Александр Доронин - Тени колоколов

Илья умылся-оделся, расчесал кипящую черемуховым цветом бороду и вышел на улицу. На крыльце столкнулся с келарем.

— Что, начинать заутреню?

— Начинать, начинать, дорогое время нечего тянуть, — махнул рукой игумен. Рукав черной рясы вороньим крылом взлетел.

Пошли к церкви. Келарь семенил на два шага позади. Не оборачиваясь, Илья приказал:

— Где Дионисий? Иди сейчас же позови его. Вдвоем Савватия похороните. Скрытно, понял?

— Как уж не понять, — проворчал Вадим и хотел уже пойти искать монаха, но Илья остановил его:

— Нет, постой, поумнее сделаем. Пусть Дионисий один пойдет, ночью. Если вырвется из твоего дырявого рта хоть одно слово — язык заставлю отрезать, слышишь?

Келарь в ответ не вымолвил ни слова.

Ковыляя за телегой, Дионисий, довольный, смотрел на всходившее солнце и негромко разговаривал сам с собой. Хорошее утро, нечего жаловаться. И лошадь, отдохнувшая за ночь, без принуждения везла груз, помахивая хвостом. Монах не подгонял ее. Лошадью правили разные возницы, только она признавала вот этого невысокого, душевного парня. Он всегда угощал ее хлебом-солью. И телегу через край не наполнял.

Сегодня Дионисий возил навоз на укрытую в лесу поляну, где монахи, несмотря на суровый северный климат, сажали дыни. Рыли глубокие траншеи, наполняли их навозом, семена укрывали дырявыми досками. Такие сладкие дыни поспевали — во рту сами таяли. От занимающегося весеннего дня Дионисию было легко и радостно. «Как хорошо, — думал он. — Благодарю Тебя, Господи, за подаренную нам жизнь!».

Монах был доволен своей судьбой, теплым днем, Соловками, которые издалека казались несведущим людям ледяным подполом. Дионисий же прикипел к Соловкам всем сердцем. Он любил работать на этой земле и читать книги. Старец Ювеналий, с которым он жил в одной келье, знал много, любил читать. Этому учил и молодого монаха. Тепло вспоминая о старике, Дионисий и не заметил, как его догнал верхом на гнедом мерине келарь Вадим. Остановил вспотевшую лошадь, торопливо сказал:

— Тебя настоятель зовет. Садись на моего мерина и — быстро к нему. Вместо тебя здесь сам останусь.

Дионисий не стал ни о чем спрашивать. Приказ есть приказ. Влез на коня и тронул поводья.

К игумену его сразу не пропустили. Он принимал какого-то гостя. Приехавшие с ним верховые заполнили весь двор. Дионисий уселся на бревнах у забора и стал терпеливо ждать. После отъезда стрельцов его позвал сам игумен. Завел в свои покои, прикрыл плотно дверь и шепотом сообщил о смерти Савватия. И сразу же строго предупредил, что об этом никто не должен знать. Завтра из Архангельска приедут большие гости, нечего тревожить их сердца смертью сумасшедшего. Кто приедет — игумен не сказал. Да это Дионисию и не нужно знать. Взволновало другое: как ночью одному схоронить Савватия?! Кладбище — оно всегда кладбище, да ещё ночью. И старца жаль было. Словно вора или собаку тайком зарыть велят.

Дионисий ничего не сказал игумену, только голову склонил ниже, чтобы спрятать загоревшиеся ненавистью и мукой глаза.

Утром четыре монастырских колокола зазвонили на всю округу. Такой благовест бывает только на Рождество и Пасху. Монахи высыпали во двор и вскоре под командованием келаря двинулись на пристань, к берегу моря, встречать гостей. Впереди с иконой Николы Чудотворца шел сам Илья. На его носу-репе бородавка тряслась воробьенком, попавшим в лапы кошке. Илья всем сердцем чувствовал: Никон приехал не знакомые места навестить. Что же привело его сюда издалека, и какую весть он сообщит? Если уж раньше дружбы между ними не водилось, то теперь и вовсе на нее нечего рассчитывать. До Никона сейчас так же высоко, как до Бога.

— Бам-бум, бам-бум! — стонами звенел остров, будто и небо перепугалось. Солнце смотрело-смотрело вниз да на всякий случай и спряталось в облаках, плывущих будто стая гусей: видать, и его достал тревожный колокольный звон.

К острову подплыли суда, похожие на большие широкие корыта. Блестели на солнце весла. На корме стояли стрельцы в зелено-красных мундирах.

Струги причалили. На берег перекинули доски, и по ним стали сходить на землю стрельцы. С переднего судна сошел сам митрополит. Сначала он острым взглядом окинул сверкающие купола собора, затем толпу монахов и, важно показывая свое величие, шагнул к Илье. Игумен рядом с ним выглядел тщедушным стариком с одряхлевшими плечами. Облобызались по христианскому обычаю.

— С приездом… владыка, — сказал, заикаясь, Илья и поцеловал распятие, висевшее на груди Никона.