Александр Доронин - Тени колоколов

Обо всем этом Никон и сказал сейчас Варсонофию. Тот в растерянности развел руками:

— Тогда, выходит, и князя Владимира, крестителя Всея Руси, надо анафеме предать. Ведь и он родился в неосвященном браке у князя Святослава и ключницы Малуши.

Об этом и владыка узнал из книг монаха Афанасия. Житие князя Владимира в прошлом году было напечатано в монастырской типографии. Но обсуждать с архиереем подробности греха канонизированного святого Никон не собирался. Поэтому он запахнул полы шубы и грозно сказал:

— Пора к делам, святой отец! — и широко зашагал по тропинке к монастырю.

После завтрака Никон беседовал с попом, приехавшим из дальнего села. Поп жаловался ему на богатого боярина, который надругался над крестьянской девушкой. Конечно, он заступился за обиженную, и боярин при всех приказал его выпороть. Поп то и дело порывался снять перед Никоном портки, чтобы показать на бедрах следы розог. Пришлось его остановить и прочитать то место в Евангелии, где говорится о сорока мучениках Аморея. Кроме одного, все они, несчастные, выдержали издевательства плохих людей и после смерти оказались в раю. От себя Никон добавил:

— Ты никогда не станешь для своего обидчика духовным отцом, если будешь стоять перед ним на коленях. Он тебя не станет слушать.

Поп стоял, понурив голову.

«За бороду, видать, тоже его оттаскали?» — подумал Никон и стал рассказывать о горькой судьбе святого грека Константина, которого злой царь, выступающий против церкви Христа, поженил на кобыле. Рассказал об этом ради утешения: пусть несчастный знает, как тяжело и почетно нести крест Господен. Ведь обещанный Спасителем рай в загробной жизни проходит всегда через ад земной.

Никон говорил, все более увлекаясь. Вспомнил и о том, как лицо Константина грязью пачкали, как возили его в разваленной телеге по всему городу. Потом перешел его рассказ в гневный крик:

— Вот что безбожный царь сделал! А ведь Константин крестил его детей. Где, скажи-ка, царь и его защитники-палачи?! В огне! Иконы же, которые хотел царь уничтожить, до сих пор висят в храмах. Все на тот свет ушли, а вера осталась. Всевышний сейчас с нами! Об этом не забывай!

Когда поп, успокоенный, покинул келью, Никон устало опустился на скамью и тяжело вздохнул:

— Что скрывать, все люди грешны! Лодыри и хитрецы! От малого хотят побольше взять. Поставят под образа свечку, отслужат молебен и потом верят: грехи прощены.

Дорога по лесу протянулась толстой девичьей косой. Новгород давно остался позади, скрылись из виду купола Софийского собора. Высокие сосны и дубы временами чередовались с березняком и небольшими полянами. Скрипели полозья саней, фыркали сильные лошади и встряхивали гривами на бегу. Возницы редко поднимали кнуты. Стрельцы верхом ехали впереди. Аффоний, внимательно вглядываясь в дорогу, от нечего делать распевал:

— Сам владыка нас послал, са-ам!..

Тикшай, прижавшись спиной к лубочному краю розвальней, дремал. Под утро он замерз: сквозь дырявый зипун ветер продувал его насквозь, будто голое поле. Но солнце поднялось выше, стало пригревать, ожил и повеселел лес вокруг, и на лицах парней заиграли улыбки.

Невелик путь от Новгорода до Валдая, но весной, в половодье, он может удлиниться. Здешние земли болотистые, дороги ненадежные, а по незнанию — и опасные. В прошлом году в это же время в болоте четыре купца с обозами утонули. Когда земля подсохла, выслали целый полк на их поиски. Два дня стрельцы баграми щупали болото. Да все напрасно.

Но сегодняшнее утро прохладное, подтаявший снег прихвачен морозцем, из-под копыт лошадей только снежные комья летят. Небо хмурится, в редкие просветы между облаками мелькает солнце, словно в прятки играет: покажется — спрячется, покажется — спрячется…

Наконец обоз остановился. Привал. Развели костер, стали варить уху и гречневую кашу. Келарь не исполнил наказ владыки: ни масла, ни мяса не дал. Да стрельцы и не в обиде. Были бы хлеб да каша…

Но Аффоний, глядя на бородатые усталые лица, не утерпел и с досадой произнес:

— Сейчас бы мясо не испортило наши зубы. От мяса не только лица — рясы светлеют…

Он повесил наполненный снегом котел над костром, посмотрел на обочину дороги, на сваленное ветром дерево, где только что срубал сухие ветки, и… остолбенел, не закончив речь: там стояли два кабана и рылами ворошили снег.

Матвей Стрешнев не растерялся, быстро зарядил пищаль и, не целясь, выстрелил. Кабаны с диким визгом шарахнулись в разные стороны. Один, самый крупный, несся на сидевших у костра, готовый острыми клыками разорвать любого. Но следующий выстрел пищали остановил его.