Савва Дангулов - Дипломаты

Поощряемая покорно-понимающим взглядом хозяйки, Мария пошла к двери, намереваясь отпереть и пропустить гостя, но тот не двинулся с места — ждал, когда финка уйдет.

В таких доспехах вам и ветер охтинский не страшен, — произнесла Настенька. — Всего доброго, Андрей Андреевич, — сказала она торопливо.

И финка, поняв, распахнула дверь во всю силу крепких рук. На крыльцо поднимался Репнин, большой, раскрасневшийся, с ног до головы обсыпанный снегом.

— Это диво! — воскликнул Репнин, бессмысленно-радостно щуря глаза — с темноты ничего не видел. — Не успел и руку протянуть к звонку, и вот тебе…

Внезапная слабость охватила Настеньку.

— Господи, как же это? — выдохнула она, и голос, собственный голос разбудил ее. — Ах, Николай Алексеевич, вы в самый раз! — вдруг воскликнула она, сама подивившись своей храбрости. — Уж я мечтала-мечтала представить вас Андрею Андреевичу, и вы в самый момент… Андрей Андреевич, знакомьтесь: Николай Алексеевич, добрый знакомый Шарля.

Загремели кожаные калоши и стихли — Бекас поклонился.

— Добрые приятели Шарля и мне знакомы.

Настенька не теряла надежды спасти положение.

— Шарль показывал Николаю Алексеевичу тот проект вторых путей. — Она была самоотверженна в своей решимости. «Коли Шарль показывал Репнину проект вторых путей, значит, в самом деле они приятели добрые» — был смысл ее слов. — Помните, в тот вечер? — нашлась она.

Но у Репнина лопнуло терпение — не пристало прятаться за спину женщины.

— В католичество меня не обращали, и порога храма святой Екатерины я не переступал… — сказал Репнин, который этой репликой дал понять собеседнику, что неподсуден его суду.

Но Бекас не зря берег силы.

— Не тешьте себя, мосье. — Он придал этому «мосье» откровенно иронический смысл. — Ваше поведение противно не только католической церкви.

— Не слишком ли это? — произнесла Настенька, краснея, голос дрожал: игре и притворству пришел конец.

Но Бекас уже открыл дверь.

— Побойся бога. Анастасия! — крикнул он и вышел.

…Финка, открывшая было дверь и увидевшая хозяйку на груди Репнина, неловко шарахнулась в сторону, опрокинула могучими икрами кресло и понеслась прочь, обезумев от страха, а быть может, от радости, гремя тяжелыми башмаками, сдвигая мебель с привычных мест.

— Никого мне не надо, кроме тебя. Анастасия. Пусть все восстанет и ополчится.

Пусть все пойдет на меня войной. Отобью тебя у всех демонов.

Репнину казалось, что он шел сюда через море, полное грома и всполохов, и дошел до берега тишины.

— Знаешь, Николай, вот эта тревога и… ожесточила меня, и родила решимость, которой вчера не было.

Он привлек ее и ощутил, как она ладно слеплена — шея, руки, плечи, округлые и неожиданно хрупкие.

Елена пришла после одиннадцати — у Патрокла во флигельке горел свет.

— Ты почему так долго не спишь? — спросила она и припала холодной щекой к руке Ильи — почти весь Каменноостровский она прошла пешком.

— Сядь… Слыхала? Егор приехал.

Она все сразу поняла: мигом отлегло от сердца.

— Замани его утром сюда… — Он пододвинулся к ней, стул угрожающе заскрипел, миг — и развалится. — Сил нет хочу видеть!..

Она взглянула на Илью, и вдруг он показался ей таким беспомощным и дорогим.

— Да уж заманю. Только не волнуйся. — Она поцеловала его жесткий чуб.

В эту ночь Елена долго не могла заснуть. Наверно, не спал в своем флигельке и Патрокл. К тревожным вздохам ветреной тьмы, быть может, прибавлялись и его вздохи. Он видел сына шесть лет назад. На Балканах в ту пору гремели пушки, и русские дипломаты не часто наезжали в Петербург. Патрокл прорвался в Питер, но так и не сумел проникнуть в дом к сыну. Он видел его в окно. Три стекла разделяли их. Егорка был на расстоянии протянутой руки: его желтые с огнинкой вихры, его подбородок, его маленькие, будто прорисованные уши, все репнинское, неподдельное, настоящее. Сын стоял рядом, но казался мертвее дагерротипа. Только и было возможности для Ильи сделать Егорку живым: вскинуть кулаки и расшибить стекла, расшибить и прикоснуться к тонкой и теплой ребячьей коже: «Живой Репнин!» И вот Егорка в Питере, пятнадцатилетний, почти взрослый. Трудно поверить: здесь, через дорогу, рядом. Сберегут ли они его до утра? И вновь гудят бронхи и ветер притопывает по железной кровле и не может отогреть безнадежно замерзшие ноги. Только сберегли бы его до утра.

Поутру, едва открыв глаза, Елена услышала характерный шум кофейной мельницы: пришел из своего флигелька Патрокл. После такой ночи только и надежды на кофе. Сейчас по дому пойдет вкусный маслянистый запах, Патрокл нальет себе коричневой жидкости в чашечку, и вмиг блестящая маслянистость переселится в глаза, и они станут молодыми.