Савва Дангулов - Дипломаты

Вот Кокорев и пошел по последнему кругу: все, что он был лишен возможности сказать Елене, он говорит Репнину.

На площади у вокзала они расстались.

— В Москву послезавтра? — спросил Репнин.

— Может, и послезавтра, но только не в Москву, Николай Алексеевич.

— В Вологду? — улыбнулся Репнин.

Кокорев помолчал.

— Нет… в Архангельск. — Он снял свой кожаный картуз. — Кланяйтесь… Елене Николаевне.

Так вот куда устремил свои стою Кокорев! В тревожную тьму севера, в Архангельск, за пределы кордона, который стал с некоторого времени огневым. «Кланяйтесь… Елене Николаевне». Да, не в этой ли фразе приязнь к Репнину, которая при всех взрывах была у Кокорева прочной, приязнь и, пожалуй, доверие?

Репнин сошел с тротуара, пытаясь рассмотреть уходящего Кокорева, но тот уже не был виден.

Чичерин сообщил Репнину, что их приглашает к себе Ленин. Для Репнина это было неожиданно: лишь третьего дня Ленина впервые видели на улице. Его рука была на перевязи, он шел нетвердо, обратив улыбающееся лицо к солнцу. Если в таком состоянии он хочет видеть Репнина, значит, дело не терпит отлагательств. Николай Алексеевич условился с Чичериным направиться в Кремль вместе, однако Георгия Васильевича вызвали туда еще утром и он не возвращался в наркомат весь день. Нет, все указывало, что происходит нечто необычное.

Чичерина в Совнаркоме не оказалось, как, впрочем, не было там и Ленина. Пришел секретарь и сказал, что Ленин хотел бы остаться этот вечер дома и просит Репнина к себе, кстати. Чичерин уже там.

Девушка в просторной бумазейной блузе повела Репнина по длинному коридору, мимо солдата, сидящего на табуретке, с огромной трехлинейной винтовкой в руках, мимо шкафа с книгами, мимо человека в кожанке, задумчиво раскуривающего трубку, мимо женщины в пенсне, замершей над раскрытой тетрадью, к дальней двери, где находилась квартира Ленина.

— Простите, — произнесла девушка, приглашая Репнина войти. — А как скоро будет товарищ Белодед?

— Право, не знаю, — сказал Репнин, а сам подумал: «Однако не предполагал я увидеть Белодеда сегодня».

Репнин готовился войти в просторные апартаменты, заполненные сумерками, с высокими орехового дерева панелями, со стенами, оклеенными тисненой кожей, а увидел небольшую комнату со столом под клетчатой скатертью, уставленной разномастной посудой, и в пролете раскрытой двери другую комнату, очевидно спальню, с кроватью, застланной пледом.

— Это ты, Николай? — Репнин услышал мягкую поступь Чичерина, и в следующую секунду Георгий Васильевич появился в дверях. — Не припомнишь ли, — заговорил он, и Репнин ощутил в ладони некрепкую, заметно податливую руку, — не припомнишь ли, Британский музей давал книги на дом?

— Да, да, давал на дом? — послышался голос Владимира Ильича из соседней комнаты. Ленин медленно поднялся с кресла, опершись правой рукой о подлокотник — левая была на перевязи. — Я не могу припомнить, чтобы брал книги на дом. — Он поклонился Репнину и, все так же опираясь на подлокотник, медленно опустился в кресло.

— Я проработал в библиотеке музея год и, очевидно, воспользовался бы этой возможностью, если бы она… — Репнин запнулся, ему явно не хотелось отдать предпочтение кому-либо из спорящих. — Если бы она имела место, — заключил он.

— Я же говорил! — возликовал Ленин, ему было приятно, что память не подвела его. — Нет, нет, Георгий Васильевич, я преотлично помню: не давали, не давали!

Он произнес «не давали!» так, будто связывал с этими словами больше, чем исход спора, — каждой страсти он отдавал всего себя.

— Хорошо помню, что проштудировал том Бисмарка, который только что вышел, проштудировал от корки до корки, — произнес Ленин, указывая взглядом на кресло подле себя и приглашая Репнина сесть. — И каждый раз, — продолжал Владимир Ильич, — когда приходил в библиотеку, возвращался к странице, которую закончил накануне. Кстати, у него есть великолепное высказывание о дипломатии творческой и догматической.

«Ну вот мы обогнули землю и благополучно вернулись на прежнее место! — решил Репнин. — Спор о дипломатии творческой и догматической продолжается». Репнин огляделся. «Сейчас придет Белодед, и я ввяжусь в этот спор», — подумал он и тут же услышал, как комната вздрагивает от размеренных шагов; разумеется, это был Белодед.

— Нет-нет, мы вас не ругали. Но через одну минуту начали бы ругать, — заметил Владимир Ильич, подавая руку Белодеду. — Не правда ли?