Савва Дангулов - Дипломаты

Настенька стояла у окна и, смотрела на улицу. Рудкевич перебрался через дорогу и вошел в тень. Анастасия Сергеевна могла его видеть, он шел медленно, чуть склонив голову. Настеньке очень хотелось верить, что весь его вид, выражающий сейчас и печаль, и трудную мысль, не наигран. А если это так, то какое отношение эта печаль и раздумье это имеют к желанию Рудкевича видеть Репнина, желанию, которое у настоятеля храма святой Екатерины было так определенно, что он не остановился даже перед тем, чтобы осечь Бекаса?

Ранним вечером поезд подходил к Вологде.

Они стояли у окна вагона и смотрели, как солнце катится где-то рядом (протяни руку — достанешь) по зеленым увалам и полям, по зубчатой кромке соснового бора, вздрагивая и подпрыгивая на колдобинах, точно большой детский мяч, ярко-алый, блестящий. Настенька смотрела на Репнина. Смотрела и думала, как бесконечно дороги ей и эта вмятинка на подбородке, и шероховатость под нижней губой, и мочки ушей, сейчас нежно-розовые, и седины на висках, самые первые… они появились уже этой весной, а может, даже летом. И вновь она поймала себя на мысли: она не должна ничего скрывать. До сих пор казалось, что это его ранит, быть может, больно ранит, и лучше все удары принять на себя. С другой стороны, в неравном единоборстве она была стороной слабой, и кто знает, как обернется все, если она будет продолжать оставаться одна… Прежде огонь бушевал где-то в стороне, сейчас перенесся к ней в дом. Если они отважились переступить порог дома, очевидно, не остановятся и перед большим. Фраза старшего Жилля о крепостной стене предвещала это.

— Ты что так посуровела? — Он наклонился к ней и щекой тронул плечо.

— Нет… ничего.

Она подумала: сказать или не сказать сейчас? Как ни быстра она была во всем, она не любила опрометчивых решений. Сказать или все-таки не говорить? Если сказать, то не сейчас, а там, в деревянной Вологде, в тени берез, на пологих берегах равнинной речки или в сухих и светлых комнатках их деревянного особняка, из верхних окон которого будет виден кремль и его звонница. У нее будет время сказать об этом.

— Николай… — По тому, как было произнесено это слово, он понял, что за ним, за этим словом, последует нечто значительное. — У тебя был Рудкевич?

Он посмотрел на нее так, будто стоял далеко и должен был напрячь зрение, чтобы рассмотреть.

— Был.

— Ты недоволен? — Она заметила, как помрачнел Репнин.

— Тем, что ты меня об этом спрашиваешь… недоволен?

— Нет, тем, что он у тебя был.

Он улыбнулся, он не хотел огорчать ее.

— По-моему, ты дала ему повод к этому посещению.

— Лучше, если бы этого повода не было?

— Лучше.

— Почему? — Она засмеялась, смех был сейчас спасительным, без него ей трудно было бы спросить об этом.

— Ты же знаешь, что Рудкевич дипломат и все, что он делает, надо рассматривать через это стеклышко.

Ей стоило усилий не спросить мужа: «А коли он дипломат, что ему нужно в конце концов от Репниных?» Но она остановила себя. Остановила, а сама подумала: «Да так ли это страшно, как думает Николай? И какая беда, что Рудкевич увидел лишний раз Николая — они и у Губ иных беседовали славно».

А Репнин в это время думал о Рудкевиче: «Он дипломат поистине божьей милостью, кладезь ума и знаний. Маска, которую он об рел. действенна. И у Рудкевича маска? Несомненно. Локкарт надел маску дипломата. Рудкевич иную маску, чтобы за нею скрыть дипломата. Но вот что интересно: оказывается, нет маски, которая годилась бы на все времена. И маски устаревают: октябрьской волной выбросило питерских католиков на камни вместе с их настоятелем. Рудкевичу неуютно на этих камнях окаянных с иностранцами и аристократами — паства католического собора сплошь из них, — русского мужика, надо отдать должное его упорству, католичество не увлекло. Хочешь не хочешь, а подумаешь, как раздвинуть нещедрые пределы камней и узнать, что делается в мире…»

Опять поплыли поля. Солнце катилось теперь по их неровной глади, точно ядро, пущенное по поверхности реки — там, где оно задевало воду, возникала белая черточка.

— Ты, полагаешь, Николай, что Рудкевич знал о поездке в Вологду?

— Я так думаю.

— Но, может быть, то, что ты сказал ему, скажешь мне? — слукавила она. — У твоей миссии есть цель… какая?

— Убедить дипломатов переехать в Москву.

Она была осведомлена о том, что он делал, и любила говорить об этом.

— Ты рассчитываешь на успех?

Это его развеселило.