Савва Дангулов - Дипломаты

Конвой прошел, но Петр не сдвинулся с места. В нескольких шагах дымился окурок, выпавший из руки Романа…

В полдень следующего дня, когда Петр явился в Наркоминдел, позвонила Кира.

— Ты жив? Нет, скажи, жив? А я примчалась сюда еще утром. Я здесь, рядом с тобой, на площади.

Петр сбежал вниз — действительно, у фонтана посреди площади он увидел Киру.

— А я уж чего только не передумала… — призналась она.

Он протянул руку и коснулся плеча, потом охватил ее шею легкой ладонью и приник к виску, не устоял и тронул щеку… Как же она дорога ему! Каким же длинным и нелегким должен был показаться ей путь в Россию, когда она думала о поездке сюда, и как непросто ей было отважиться. Она приехала сюда ради него — как он этого до сих пор не повял. И от сознания, что в эти дни, да, в эти два-три дня все могло осложниться и оборваться, она показалась ему еще дороже, чем прежде… И хотелось отыскать такие слова, которые единственно могли бы объяснить ей, как он ей благодарен. Его осенила мысль, которой он до сих пор страшился: явиться с нею домой, показать ей мать и Лельку, а заодно и сказать: оставайся.

— Я хочу, чтобы ты пошла со мной к нам.

— Вот теперь?

Он кивнул.

— Пойдешь?

Она остановилась, неторопливо и бережно отвела прядь волос за ухо. Глянула ее родинка, та самая, бледная, чуть размытая, похожая на звезду.

— Пойду.

Они пошли, пошли быстро, почти бегом — вдоль Александровского сада, по Воздвиженке, потом по Арбату.

— Как Клавдиев? — спросил он, не останавливаясь. — Помнишь его девиз: «Только то правительство прочно, которое не боится своей интеллигенции!»

Она рассмеялась.

— Ты хочешь сказать, он имел счастливую возможность проверить эту истину, он же был в Москве в июле? — спросила она.

— Проверить… он? — Петр посмотрел ей прямо в глаза. — И для тебя это так же важно, как для него?

Она заулыбалась.

— Пойдем… Пойдем, — как показалось ему, она избегала ответа.

Он смотрел, как она шагает рядом, стремясь за ним поспеть, и думал: «Не должна она себя вести так, если решилась уезжать».

Им открыла мать. Видно, собиралась к вечерне — платье из черной тафты она надевала только в церковь. Открыла, сдержанно поклонилась, пропустила гостью, не без умысла поотстала, чтобы оглядеть ревнивым взглядом ее.

Они шли по дому, и Кира повторяла:

— А мне нравится у вас. Мне нравится!

Она непривычно высоко держала голову, пытаясь пошире обнять взглядом комнаты, в которые входила, точно от пола до потолка было как от земли до облаков.

— Лелька дома?

Петр оставил Киру с матерью, пошел к сестре.

Мать усадила Киру в кресло, а сама села на жесткий стул.

Они сидели и молчали, наверно, от неожиданности, оттого, что вот так вдруг очутились друг перед другом.

— Петр сказывал давеча, — наконец подала голос мать, — покойный родитель ваш был мастак по литью…

— По литью, — быстро ответила Кира, казалось, спасительное это слово освобождало Киру от разговора на деликатную тему.

— Лил стволы? — нетерпеливо передвинулась мать на своем стуле. Жена кузнеца, сама не раз стоявшая у горна и наковальни, она не рисовалась, когда говорила так. — Стволы лил? — повторила она.

— Да, пожалуй, стволы лил и отлаживал, — ответила Кира. Она не сильна была в деле столь специальном, как литье артиллерийских стволов, но, видно, отец произносил эти слова когда-то и они остались в семье.

— А отец был один, когда подался на чужбину? — вдруг спросила мать.

— Нет, с матерью.

— Мать… после отца одна?

— Да…

Вновь передвинулся стул.

— Вот то-то мы, вдовы… досыта населила нами землю война. Чего это он там развоевался? — Она подняла палец, и Кира увидела, как большая лампа, висящая посреди, вздрагивает и раскачивается, точно мансарду, куда прошел пятнадцать минут назад Петр, дыбило волной.

Петр сбежал вниз, шумно вошел.

— Небось звал, а она не хочет идти? — подняла жесткие глаза мать.

Петр смутился — незачем было сейчас обнаруживать ссору с сестрой.

— Что-то неможется ей, — строго взглянул он на мать. — Видно, солнцем голову напекло.

Мать иронически хмыкнула:

— Напекло! Где напечь-то, когда она носу из дома не кажет! Не хочет, вот и все!

— Напекло!

Мать погладила твердыми, задубевшими в работе пальцами подбородок, нежный и рыхлый.

— Может, и напекло.

Лелька не вышла и к чаю. Они пили втроем.

— Значит, отец лил стволы? — спросила мать Киру, спросила, чтобы о чем-то спросить — молчания и прежде было много.