Савва Дангулов - Дипломаты

— Да, разумеется. Это будет интересно мне, да и Николай Алексеевич, я думаю, не устранится, — заметил Чичерин не без лукавства, он-то великолепно понимал, кому в первую очередь Петр адресовал то, что намеревался сейчас произнести.

Петр оглядел комнату: три венских стула, которые стояли в разных концах, как повздорившие собеседники, — вся мебель, что еще здесь оставалась.

— Кто такой дипломат? Вот простой и бесконечно сложный вопрос, — заговорил Петр. — Ответ может быть один: тот, кому страна доверила говорить от своего имени с другой страной. Заметьте, доверила. Разумеется, помимо него есть много таких же, как он, и вместе они составят ума палату! Но в данном случае речь идет о нем, облеченном доверием. И сразу вопрос: коли народ ему доверил, может ли он, дипломат, вести себя так, как ведет себя капитан в открытом море?

— Как велит ему чувство долга, как требует разум? — нетерпеливо перебил Чичерин.

— Да, долг и разум! — подхватил Белодед, он любил эту способность Чичерина определять самое сложное понятие двумя словами, двумя динамическими словами — «долг» и «разум». — Как велит долг и требует разум, — повторил Белодед. Этот разговор начинался слишком стремительно — как при сильном ветре, вдруг не хватило воздуха. — Значит, может быть положение, — продолжал Петр, — когда один человек — я подчеркиваю: один! — станет своеобразным Наркоматом иностранных дел? Его слово и его дело — слово и дело наркомата? Я свободен в способе действий, лишь бы они были полезны делу и по характеру своему, ну, как бы это сказать… были достойны.

— Да, у вас есть это право, Петр Дорофеевич, которым вы не злоупотребите.

— У меня есть свобода действий, без которой нет дипломатии творческой, — продолжал Петр, он хотел вести разговор в прежнем темпе. — Я свободен решать, когда и с кем мне встречаться, к каким аргументам обратиться. Я свободен выбрать собеседников, ими могут быть банковские воротилы и туземные царьки, департаментские клерки и хозяева сахарных плантаций, сенаторы и председатели синдикатов, автомобильные короли… Я волен вести эту беседу так, как подсказывает мне мое сознание, разум, знание предмета, опыт. Я готов нести ответственность, самую строгую, за каждый свой поступок, каждое слово, но я прошу взамен одного — доверия.

— Слушаю вас, Петр Дорофеевич, и мне кажется, что я перенесся в девятнадцатый век, — как бы невзначай реагировал Репнин.

— Не понимаю вас, Николай Алексеевич, — заметил Петр.

— Это в те далекие времена, при примитивных средствах сообщения и связи, — заговорил Репнин вразумительно, — каждое посольство представляло собой остров в океане и должно было решать задачи, сообразуясь лишь с картиной неоглядного моря, которая открывалась из окна, решать на свой страх и риск. Ныне, в век аэропланов, беспроволочного телеграфа и железных дорог, в этом нет решительно никакой необходимости. Вы создали проблему искусственно, сегодня ее нет.

— Где ее нет? — спросил Петр, спросил горячо, он хотел обострения спора.

— Как… где? — изумился Репнин. — В практике дипломатии.

— Какой дипломатии? — настаивал Петр. Ему показалось, что он нащупал слабое место в позиции Репнина, и хотел его обнаружить воочию.

— Я лучше знаю дипломатию английскую, — скромно заметил Репнин, терпимым тоном он пытался умерить воинственность разговора.

— Так это же естественно, что там ее нет, этой проблемы, — заметил Петр воодушевленно. — Но там к дипломату нет и того доверия, которым располагаю я, дипломат новой России.

Репнин улыбнулся, улыбнулся саркастически, не стараясь скрыть своей улыбки — не часто он был столь откровенен.

— Дай бог, чтобы мы располагали завтра таким доверием, какое они имеют сегодня!

Петр поднялся так резко, что стул едва не опрокинулся.

— Дай бог им и впредь такую же меру счастья, но мне ее мало! — воскликнул он.

Вмешалась тишина. Даже Чичерин, только что настроенный иронически, насторожился.

— Да поймите же, что я не упорствую в своих заблуждениях, — заговорил Репнин, стараясь самим тоном, спокойно-доброжелательным, доверительным, показать, что он хотел бы вернуться к началу разговора. — Сами проблемы, которые предстоит решать дипломатам, стали много сложнее, чем были прежде. Нередко решить их не под силу одному человеку. Дипломатия блестящих одиночек отошла в прошлое, настало время мозговых трестов и в дипломатии. И техника дает нам эту возможность: даже если человек действительно находится посреди океана, он не чувствует себя там более одиноким, чем на Даунинг-стрит.