Савва Дангулов - Дипломаты

— Телеграмма получена в одиннадцать? — спросил он Кокорева серьезно, спросил, чтобы, возможно, обрести прежний тон и инициативу в разговоре.

— Четверть двенадцатого. Феликс Эдмундович. — уточнил Кокорев. — В одиннадцать я напомнил специальной депешей, — добавил Кокорев, он хотел дать понять и Чичерину, и главным образом Репнину, что его обязанности отнюдь не обязанности курьера. Но Дзержинский уже не реагировал, он был занят чтением телеграммы — сейчас он ее воспроизведет, воспроизведет или прочтет? Для Репнина это существенно.

— Сегодня поутру в Осаново выехали Френсис. Локкарт и Нуланс, — проговорил Дзержинский, не отрывая глаз от листа, выклеенного телеграфной лентой. — Вместе с ними были американский и французский военные атташе, — продолжал Дзержинский. По тому, как убыстрил речь Дзержинский, Репнину показалось, что, очевидно, он не столько читал текст, сколько пересказывал его. — В полдень вызвали к себе трех русских, прибывших накануне в Вологду, как говорят, с юга. — Нет. Дзержинский щадит самолюбие Репнина и текст читает, хотя кажется, что пересказывает, — просто текст тускл, а в комнате не хватает света. — Из всех, кто участвовал в переговорах, в город вернулся только французский военный атташе. — Дзержинский закончил чтение. Если его чтение чем-то отличалось от текста, то только пропусками. — Атташе сообщил доверительно, что в Осанове речь шла о помощи чехословакам.

Дзержинский свернул телеграмму и возвратил Кокореву.

— Следующая телеграмма должна быть в шесть утра, — произнес Кокорев нетерпеливо, но Дзержинский и на этот раз не реагировал: в конце концов важно ли, когда будет следующая телеграмма?

В тишине, которая наступила, слышно было простуженное чихание автомобильного мотора у подъезда да скрежет заводной ручки — шофер крутил что было силы, однако мотор решительно отказывался заводиться.

— Разрешите идти, Феликс Эдмундовнч? — спросил Кокорев, укладывая телеграмму в папку и поднимаясь.

— Нет, подождите, Василий Николаевич, — сказал Дзержинский, и Кокорев медленно опустился в кресло: то ли Кокорев действительно был ему нужен, то ли он хотел обнаружить истинное положение Кокорева перед присутствующими.

— Мне кажется эта информация недостаточной, — сказал Дзержинский. — Обидно недостаточной.

Ну конечно, подумал Репнин, он оставил Кокорева, чтобы произнести эту фразу в его присутствии и показать Репнину, что им был прочитан только что весь текст вологодской депеши, именно весь.

— Но то, что придет в шесть утра, будет богаче? — спросил Чичерин быстро.

— Вероятно, но возможно и повторение, — произнес Дзержинский.

Да, речь явно идет о поездке Репнина в Вологду. Однако в каком качестве? Неужели Репнин должен направиться в Вологду, чтобы пополнить информацию, которой недостает Дзержинскому? Если вопрос будет поставлен так, у Репнина есть только один ответ.

— Заговор послов — такого термина дипломатическая практика не знала, — проговорил Чичерин, разумеется, этой репликой он хотел вызвать Николая Алексеевича на разговор, расковать наконец молчание, которое становится неприличным. — Все, что происходит в Вологде, не в меньшей мере касается и иностранного ведомства, — сказал Чичерин, а Репнин подумал: «Он точно торопит меня: „Тебе надо ехать в Вологду, пойми, только тебе!“»

— Завтра в Вологду выедет группа наших сотрудников, — подхватил Дзержинский, поднимаясь. — Всем, что добудем, поделимся, — заметил он и улыбнулся. — В Вологду поедете и вы, Василий Николаевич, — взглянул он на Кокорева.

Кокорев вобрал нижнюю губу, безжалостно сдавил.

— А как Тверь, Феликс Эдмундович?

— За Тверью прослежу я, — сказал Дзержинский и, взглянув на озадаченное лицо Репнина, смутился. — В Твери скопилось пять составов с хлебом для Питера, — пояснил он, обращаясь прямо к Репнину. — Если протолкнем, в Питере можно увеличить паек на осьмушку, там половина русских рабочих.

Репнин пошел домой пешком. Решил идти дальней дорогой — вниз к манежу, потом вдоль реки. Очень нужен был час тишины, час абсолютной тишины. Хотелось додумать все, что только что произошло, именно додумать. Да нет же, он не торопил и тем более не навязывал своей воли Репнину. Он сказал просто, что дипломатию делать без информации трудно, именно дипломатию. И потом эти вагоны в Твери, которые все время вторгались в разговор и гремели, гремели… Надо вернуться сейчас в Наркомат, вломиться к Чичерину, если спит — поднять, сказать: «Мне надо ехать в Вологду, только мне!» Да нет же, не ты делаешь дело Дзержинского, а он твое, делает скромно и твердо, без компромиссов. Делает и даже не упрекает тебя в этом.