Роберт Швейхель - За свободу

— Виландша видела его у позорного столба. Они наложили ему клеймо на обе щеки, зверски высекли и выгнали из города на голодную смерть.

— Боже правый! — в ужасе вскричал Каспар. — А мой отец? Кэте, мой отец?

Она посмотрела на него полными жалости глазами. Казалось, у нее не хватало духу передать ему эту весть, хотя она и перехватила ее у Виландши, чтобы подготовить Каспара. С трудом выдавливая слова, она проговорила:

— Жена кузнеца нашла пустырь, где прежде стоял ваш дом. За то, что там тайно собирались горожане, магистрат велел сровнять дом с землей и это место посыпать солью, чтобы ему быть навечно пусту.

Каспар расхохотался как безумный. Кэте поднялась и взяла его за руку, но он вскричал:

— Они убили его! — и повалился на койку, закрыв лицо руками. Кэте заплакала, подсела к нему и, обняв его за шею, тихо прошептала:

— Бедный Каспар.

Так они сидели некоторое время не шевелясь. Потом, уронив руки, он сказал с горькой усмешкой:

— Право должно оставаться правом — это были его любимые слова. Но знатным господам он всегда колол глаза; слишком высоко поднимал голову. Теперь они отрубили ее, и все в порядке.

— О Каспар, как ты можешь так говорить! Ведь я тоже любила дядю! — взмолилась она.

Он повернулся к ней и, увидев слезы на ее глазах, тяжко вздохнул. Потом отвернулся и, глядя на землю, сказал:

— Теперь я остался без крова. Бездомный бродяга.

— Нет, нет, Каспар, — горячо запротестовала она, — ты останешься у нас. И увидишь, еще настанут лучшие времена.

— Едва ли. Теперь мне придется опять бродить по свету, — отвечал он, покачав головой.

— Нет, это ни к чему. Нынче ты нигде не найдешь работы. И потом, я не пущу тебя, Каспар! — И, прижавшись щекой к его щеке, тихо прибавила: — Ведь я люблю тебя всей душой.

Он вскочил, уставился на нее широко раскрытыми, безумными глазами и, запинаясь, проговорил:

— Ты это серьезно?

Она кивнула головой и, покраснев до корней полос, обняла его обеими руками за шею и поцеловала в губы. Он прижал ее к себе и не мог оторваться. В его душе поднялся такой вихрь, что он онемел.

Тем временем дождь перестал, и только под деревьями еще продолжало капать. Когда они, взявшись за руки, вышли из шалаша, над западным краем леса зажглась вечерняя заря. Весть о том, что маркграф Казимир покинул ротенбургские владения, всколыхнула весь лагерь. И в тот же вечер было принято решение вернуться в Оренбах. Беглецы были убеждены, что городским стражникам, в случае нужды, они сумеют дать отпор.

Вскоре произошло обратное переселение оренбахцев на старое пепелище, и началось восстановление разрушенного гнезда. Магистрат смотрел на это сквозь пальцы. Он был умнее дворян, которые в своем ослеплении бесчеловечным истреблением своих крепостных и ленных крестьян подрывали основы собственного благополучия. Они продолжали вешать и обезглавливать крестьян, бросать их в темницы и давить непомерными штрафами. Ротенбургские именитые граждане вовремя спохватились, смекнув, что если они дадут продолжаться разгулу этого так называемого «правосудия», то нанесут немалый ущерб собственному карману.

Было еще одно обстоятельство, побуждавшее магистрат закрывать глаза на самовольное возрождение Оренбаха. Адам фон Тюнген заявил, что во время осады Фрауенберга ротенбуржцы похитили из дома его матери ценности на крупную сумму, и потребовал возмещения от магистрата. Когда Ротенбург отказался платить, рыцарь, набрав шайку благородных головорезов (само собой, дело не обошлось без юнкеров Цейзольфа фон Розенберга и Филиппа фон Финстерлора), напал на ротенбургские владения, вытоптал посевы, сжег несколько деревень и угнал крестьян и скот. Дележ добычи происходил в замке Тюнгенов. В довершение наглости он появился на высоком берегу Таубера, против Ротенбурга, и обстрелял город. Но ядра его пушек не долетали до города. Зато, когда Альбрехт фон Адельсгейм открыл огонь из ротенбургских дальнобойных орудий, установленных в замке, знатные разбойники едва унесли ноги.

Когда опасность еще угрожала городу, магистрат вернул оружие горожанам и начал усиленную вербовку рекрутов. Но ландскнехты, видимо не желая даром получать жалованье, после окончания юнкерского разбойного карнавала пустились на грабежи, а безоружные крестьяне были не в силах оказать им сопротивление. Одна из ландскнехтских банд предприняла налет и на Оренбах.

Однажды в полдень загудел набатный колокол. Не доверяя миролюбию Ротенбурга, оренбахцы, с тех пор как вернулись из лесу, держали дозорного на колокольне. Почти вся деревня была в поле. Шла уборка ржи или, вернее, того, что уцелело от нее после свирепого опустошения, произведенного наемниками маркграфа Казимира. Вмиг мужчины с косами и вилами бросились в деревню. Хищная банда пыталась ворваться со стороны Ротенбурга, где еще не были восстановлены сожженные ворота и частокол. Нападавшие натолкнулись на упорное сопротивление. Остававшиеся в деревне, даже старики, подростки и женщины, при первом же ударе набата сорвали со стен оружие и бросились навстречу ландскнехтам. Прибежала и Кэте с отцовским копьем. Конц Гарт, который только что подавал с телеги Каспару и Кэте привезенные с гумна снопы, теперь, вооруженный вилами, дрался в первых рядах. Рядом с ним Кэте орудовала своим копьем не хуже любого парня, а Каспар все время прикрывал ее своим длинным мечом. Вендель Гайм и несколько стрелков, засев за колючей изгородью, открыли огонь из самопалов. Рассвирепевшие ландскнехты с дикими криками устремились в пролом частокола, и, несмотря на всю бдительность Каспара, Кэте была на волосок от гибели, если бы Конц своими вилами не отразил направленное ей в грудь копье. В тот же миг, к величайшему счастью для оборонявшихся, прибежали с поля крестьяне с косами и вилами и ударили в тыл ландскнехтам, и те пустились наутек, потеряв несколько человек убитыми. Но и оренбахцы не обошлись без потерь. Широкий меч рассек голову Концу Гарту, когда он спас жизнь Кэте. Могила в родной деревне, откуда его выгнали господа, — вот все, что завоевал себе несчастный крепостной. Только взглядом Кэте успела отблагодарить умирающего.