Урсула Кох: Розы в снегу

— Оставь это, Пауль, не балуйся.

Старый Урбан залез на передок телеги, и Пауль послушно подвинулся. Не без труда взобралась Катарина в повозку. Марушель махала рукой студентам, находящимся во второй повозке. Серое небо начало светлеть на востоке.

Когда телега рывком тронулась, Катарина плотнее закуталась в платок. Холодный пот проступил у нее на лбу, несмотря на осеннюю свежесть. Женщина смотрела прямо перед собой. Старая груша во дворе роняла первые листья.

— Марушель, уже утро?

— Нет, мама, еще глубокая ночь.

— Ах, как болит, как везде болит! Господи. Иисусе Христе, избави меня от боли! Если бы я могла шевельнуться… Дочка!

— Да, мама?

— Что сказал врач? Никакой надежды, не так ли?

— На все воля Божия — вот что он сказал.

— Если бы я могла сама ходить в уборную… Неужто у меня все кости переломаны?

— Я помогу вам, мама. Принести ночной стул?

— Нет, нет, дочка, спи. Мучаю тебя только… Не могу сомкнуть глаз. Будто адский огонь горит во всех суставах. И вместе с тем так холодно…

— Я принесу другой, горячий кирпич и положу его к вашим ступням.

— Спасибо, дочка. До чего же мне хочется тепла! Я так много мерзла в монастыре, а потом как хорошо было у печки в нашей комнате. Правда, Марушель?

— Да, мама. Зимой у нас было хорошо. Хорошо и тепло. А когда по вечерам отец приносил лютню…

— До чего же я любила слушать, как вы поете. Хочу быть рядом с вашим отцом. Играет ли он и в садах небесных на лютне, подпевают ли ему ангелы?

Мой господин доктор! Никогда не думала, что так буду его любить. Он был очень добр. Если бы не эта неутихающая боль, я бы не переставая славила Господа. Как мне тяжко… Зачем эта боль? До чего же я любила ходить и работать, а теперь лежу. Марушель, сколько я уже лежу? Сколько?

— Телега опрокинулась в канаву в сентябре. Сейчас декабрь, скоро Рождество.

Так давно, так давно! Хотела бежать от чумы, и вот чума давно ушла, а я не могу вернуться.

Отец твой говорил, что нет греха в том, чтобы бежать от чумы, но Господь наказал меня. Он отобрал у меня все: нажитое добро, сады-огороды, имение Цюльсдорф. Ни скотины в поле, ни самого поля… И я лежу здесь без движения. Но я знаю: так должно быть, чтобы мы не привязывались сердцем к земному.

Я скоро умру, доченька, Но ты не забывай, кто ты есть! Гордись родителями своими — и сын князя будет добиваться твоей руки. Только князья ровня тебе. Твой отец так любил тебя!

Когда умерла Ленхен, ты стала ему утехой и радостью. С сыновьями он часто бывал строг. Даже слишком строг, думала я не раз. Но тебя он носил на руках, целовал. Не забывай этого! Князья дрожали от слова отца твоего и даже папе римскому он не побоялся подставить лоб!

Сам кайзер… Ах, воспоминания не спасают от боли… Какими маленькими мы становимся перед Господом, когда Он заставляет нас страдать. Я призвала бы на помощь всех святых, если бы это облегчило мою боль… Но они не помогут. Ничто не помогает…

Сохранили бы они чистоту веры нашей! И ты, Марушель, если выйдешь замуж за здравомыслящего человека, не забывайте оказывать людям всемерную помощь в распространении неискаженного Евангелия. Как научил нас наш дорогой отец. Так много ссор вокруг этого. И наш добрый Филипп Меланхтон, он часто нестоек, как камыш на ветру.

Приходит некто и говорит: добрые дела? — Да! Приходит другой и возражает: добрые дела? — Нет! Такого спора мне не понять. Если бы они лежали, как я, то не занимались бы казуистикой, а протянули бы руку в эту темную ночь — нет ли рядом руки друга…

— Доченька, как же случилось, что я так сильно разбилась? Разве Урбан не мог удержать коней?

— Он стар, мама… Думаю, вожжи было бы лучше передать Паулю…

— Нет, ухватить вожжи надо было мне. Но я спрыгнула на ходу, мне показалось, что я по-прежнему молода и крепка и смогу удержать испуганных коней… Я забыла о годах… Придет твое время, Марушель, ты родишь детей, затем начнешь стареть — не забывай, что в жизни и отдыху должно быть место. Я никогда не отдыхала. Всегда было столько дел, столько забот обо всем и обо всех… Но Господь в заботе Своей лишил мое сердце гордыни и самомнения… «Лишь с Тобой, Господь, мы одолеем…» Хотела бы я еще раз спеть ту песню из нашего песенника.

— Принести вам свечу?

— Нет, нет, завтра. Завтра утром принеси мне мой песенник и очки отца. Я буду читать. Хотела бы поспать, да не могу… Повернуться бы хоть чуть-чуть. Так болит спина… Нет, ты не поможешь мне, дитя, ступай, тебе надо отдохнуть. Я уже успокоилась, попробую заснуть.