Урсула Кох: Розы в снегу

— Встань-ка!

Девочка медленно поднялась. Отец замер. Дверь отворилась, и холодный влажный воздух проник в помещение. Войдя, настоятельница откинула вуаль и, сдвинув к переносице брови, обратилась к господину фон Бора:

— Мы надеялись увидеть вас раньше, кузен Ганс. Это ваша дочь Катарина? — И, не дожидаясь ответа, приказала сопровождавшей ее монахине: — Отведи девочку в спальню, сестра Барбара! — А затем спросила: — Где ее вещи?

Рука Катарины, сжимавшая затянутый шнурком узел, вынырнула из-под накидки. Настоятельница кивнула. Правой рукой она взяла девочку за подбородок. Сквозь пелену слез Катарина глянула в холодные голубые глаза. Узкие губы не двигались. С легким вздохом женщина отпустила голову ребенка и протянула вперед руку с кольцом на безымянном пальце.

— Встань на колени! — прошептал отец.

Катарина покорно склонилась над кольцом и поцеловала его.

— Попрощайся с отцом, — велела мать-настоятельница.

Господин фон Бора скривил лицо. Он сунул дочери руку и отвернулся. Катарина уставилась в его спину.

— Входите, кузен Ганс, нам надо кое-что обговорить. Я слышала, ваша вторая жена подарила вам еще одну девочку. Значит, ваши парни не останутся без сестры…

Следуя за матерью-настоятельницей, Ганс фон Бора покинул комнату через узкую дверь. Катарина пошла за монахиней. Достигнув ступеней, она оглянулась. Но сестра Барбара уже держала в руках связку ключей и нетерпеливо ими позвякивала. Катарина, спотыкаясь, неловко спустилась вниз по лестнице. Во дворе было пасмурно и серо. Прижав узелок к груди, девочка изо всех сил старалась поспеть за идущей впереди белой фигурой.

— Как тебя зовут?

— Катарина. А тебя?

— Эльза.

— Тише! Вы должны спать, — послышалось шипение с соседней кровати.

В темном зале на своих кроватях, придвинутых почти вплотную одна к другой, лежали воспитанницы монастыря. В окна барабанил дождь.

Спустя время, когда по спокойному дыханию соседок Катарины можно было предположить, что они уснули, опять раздался шепот:

— Ты давно здесь?

— На Пасху было два года.

Катарина вздохнула.

— Это только поначалу тяжело, — прошептала Эльза. — Первое время я тоже много плакала. Но слез нельзя показывать. Ты должна быть гордой… Зато здесь можно учиться. Твои родители богаты?

Катарина опять вздохнула.

Она слышала, как ругался отец, открывая шкатулку с гульденами [3] Гульден — золотая, а затем и серебряная монета в некоторых европейских странах. .

— По-моему, нет.

— Тогда будь довольна! Если ты небогата, замуж тебе не выйти.

— Хватит! Когда вы, наконец, перестанете молоть чушь?

— Спи сладко! — прошептала Эльза и повернулась на другой бок.

Катарина натянула тонкое одеяло на плечи. Холодно. В городе Брена, в школе, было теплее. Там в камине спальни всегда пылал огонь. Но сразу после Рождества объявился отец и, костеря святых сестер за жадность, забрал ее из школы. А дома новость: вторая жена отца. Братья говорили мачехе «муттер» и подшучивали над ней, если она призывала их к порядку. А Маргарете, старая служанка, обертывала озябшие ноги Катарины овчиной… Она не хотела плакать, конечно же, не хотела. Но ведь никто и не видит. А завтра она будет смелой, как Эльза и другие девочки. Завтра…

«Pastor, Pastoris» — перо с легким скрипом скользило по бумаге. Пастух!

Над склоненными головами девочек жужжала муха. Под высокими сводами монастырской школы пока было прохладно. Но за ее стенами уже разгоралось лето. Коров выгнали на пастбище. Через трещину в ограде Катарина видела цветущий клевер и неподвижно стоящую посреди луга, будто погруженную в сон, овцу с ягненком. Пастух!

На лугах старого имения семьи фон Бора паслись летом большие отары, и дети выбегали из дому поиграть с овцами. Мальчишки затевали с этими пугливыми животными озорные игры. Самая младшая из детей (она, собственно, и не должна была еще уходить так далеко) сестра высокомерных мальчиков фон Бора, Катарина, охотно брала ягненка на руки, а добрый пастух показывал ей совсем маленьких овечек, таких мягких и нежных…

— Катарина, очнись! — сестра Гертруда погрозила поднятой указкой. Девочка испуганно сжалась и пристыженно уткнулась в тетрадь, испещренную латинскими словами. Сестра Гертруда вряд ли ударит. Ее указка всегда скользила по воздуху. По лицу женщины было видно, что она и палка не подходят друг к другу, что она стращает по обязанности. Впрочем, Катарина слушалась свою наставницу и без указки. В глазах этой монахини таилась особенная, непонятная девочкам боль. Они любили сестру Гертруду, хотя с трудом могли выговорить и написать латинские слова.