Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

Материнское внимание; материнская ласка — как многое значат они, когда позади столько боли, напряжения, пережитых оскорблений; она, ласка эта, лечит гораздо лучше, чем те лекарства, которых не было, и не могло быть в оккупированном Краснодоне, у гражданского населения.

И хотя, конечно, не могло произойти такого чуда, как мгновенного исцеления, но всё же уже весьма скоро Женя Мошков уже смог свободно двигать своей, простреленной в тяжёлых боях рукою.

В один из августовских дней он сидел на лавочке, возле сарайчика, в который была согнана его семья. Он был бос, и прекрасно чувствовал ту могучую силу, которая перетекала из глубин родной земли в его ноги, и плавными волнами разливалась по всему его телу.

Сильные потоки солнечного света, прорываясь через крону росшей поблизости вишни, окрашивали всю его лицо, и всю фигуру, такими необычайными, пышными цветами, что он весьма походил на древнее божество — исконного владыку этой земли.

И, пока он сидел так, по улице прошло несколько полицейских; суетливо пробежал немецкий солдат, и прокатилась, сильно пыля, офицерская машина…

Но вот из сарайчика вышла его мама, Елена Родионовна, вздохнула, и сказала своим мягким, просящим голосом:

— Сыночек, как рученька твоя?

Женя повернул к ней голову, улыбнулся печально, и ответил:

— Спасибо, мама; твоими стараньями, рука как новёхонькая. Прямо хоть сегодня готов вступить в схватку с оккупантами.

— Ну, сынок, послушай, что я тебе скажу. Успеешь ты ещё, навоюешься, а сейчас видишь, как тяжело живём — последнее доедаем, а где денег на новое взять? Ведь, что было, то награбили…

Женя прокашлялся, и тут в глазах его появились суровые, и даже злые нотки:

— И что же, мама, ты хочешь, чтобы я на этих грабителей работать пошёл?

— Да, именно этого я и хочу, Женечка.

— Ну уж не будет такого, мама. Ну как же ты не понимаешь: вот я на них поработаю, даже и денежку, может, какую получу; а вот они это, наработанное мною, пустят против нашей Советской армии. И чем же я тогда лучше полицаев? Те пользу своему фюреру приносит, ну и я принесу. Те поёк получают, ну и я получу. Ты этого, мама, хочешь?

Елена Родионовна потупилась, и вымолвила, очень тихо:

— Но ведь многие хорошие люди вынуждены работать. Ведь как получается? Либо ты работаешь на них, либо — пропадаешь. Так уж фашистами проклятыми устроено. Ты поработай на них, сыночек, немножко; покорми нас, ну а как наши вернутся, так сразу в армию вступишь, и пойдёшь врагов бить…

Тут Женя сжал кулаки, и, проговорил весьма громко:

— А вот когда наши вернуться, да и спросят у меня: вот когда нас не было, чем ты занимался? И что же я отвечу: «На немцев работал!»; и как же мне после этого жить можно будет, мама…

По щекам Елены Родионовны катились слёзы, и она говорила тихо:

— Ведь я очень понимаю тебя, сыночек. Но ведь надо же как-то жить. Надо уметь приспосабливаться.

— Нет, мама, я не хочу становиться приспособленцем. Ведь это, в конце-концов, просто подло. А чтобы понять чувства мои, надо по земле нашей разорённой походить, да поглядеть на все эти селения сожженные, на все слёзы, кровь…

Так говорил страстным голосом Женя Мошков, а из его печальных очей катились слёзы.

Но вот он осторожной взял морщинистую, привычную к тяжёлому физическому труду руку своей матери, поднёс её к своим губам, поцеловал; а потом, приложив её к своей щеке, проговорил:

— Ещё раз прости, мама, но я ни за что не стану на них работать.

И хотя Елена Родионовна понимала, что ей уже не удастся уговорить своего сына, она просто так, с какой-то печальной обреченностью проговорила:

— Какой ты, сынок, принципиальный; а ведь даже некоторые почтенные люди, старые коммунисты устроились работать у оккупантов, чтобы не пропасть с голода.

— Ты о ком это, мама?

— Ну ты вот Лютикова помнишь?

— Филиппа Петровича? Ну, конечно же! Так что же он, говори скорее, мама?

— Надо же, как ты заинтересовался. Так вот, Филипп Петрович устроился работать в электромеханические мастерские. И ведь многие в нашем городе знали его как активного коммуниста. И ведь с таким прошлым не стал он прятаться, а прямо пришёл к немцам, и говорит: хочу на вас работать. И назначили его прорабом в электромеханических мастерских. И работает с тех пор весьма исправно. Даже и к нам недельку назад заходил; поинтересовался — не вернулся ли, случайно, Женя. Я говорю: «Нет». А он: «Ну, если появится, так ты ему скажи, чтобы в наши мастерские приходил. Очень его ждать будем».