Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

Некоторые женщины рыдали; слышались их то гневные, то жалобные голоса:

— Знаем мы, в какой Ворошиловград вы их, изверги, вывезли! Постреляли деток наших…

Но в тоже время многие матери, а в числе их и Прасковья Титовна, не хотели верить в эти страшные слухи; и говорили, что деток их, скорее всего, именно в Ворошиловграде и надо искать.

Прасковья Титовна поспешила домой. Хотела собрать что-нибудь для деток своих покушать, да и идти с этими пожитками в Ворошиловград. И дорога дальняя её не страшила — она бы дошла; материнское, любящее сердце придало бы ей сил.

Вот она стала искать еду по той маленькой хижине, в которой они раньше так дружно жили; и оказалось, что еды то совсем нет: ну два-три сухаря, ну крынка простой воды, а всё остальное было отобрано полицаями.

Прасковья Титовна медленно опустилась на лавку, и, прикрыв иссушённое лицо тёмными, морщинистыми ладонями, прошептала:

— Деточки вы мои, милые. Кто ж вас теперь накормит?

И тут стук в дверь. Такой стук, что вся хижина затряслась. А с улицы, с мороза уже слышались пьяные, развязные голоса полицаев:

— Открывай живо! Быстрее!

Дверь вздрагивала от сильных ударов. Били со всего размаха сапогом.

Прасковья Титовна вскочила с лавки, и бросилась открыть. Полицаи оттолкнули её, и прошли в горницу. Один, ударом ноги, перевернул лавку; другой полез в печь, достал котёл, повертел его, сказал: «Пусто!», и зашвырнул котёл в угол, едва при этом не задев Прасковью Титовну.

Ещё один полицай подошёл к ней, и сильно толкнул в плечо, матерясь, прошипел:

— Ну чего, мать? Вырастила бандитов, теперь отвечать будешь! Чего так бедно живёшь, а?! Еду давай! Еду давай, я сказал!

Другие полицаи уже шарили по хижине, переворачивая и вороша, всё, что только можно.

Прасковья Титовна стояла на месте и ничего не говорила, она не в силах была хотя бы пошевелиться…

Нашли несколько сухарей, и запихали их по карманами; а потом полицай, карманы которого распирали от всяких награбленных в других домах безделушек, нашёл старые потёртые перчатки, и поспешно запихал их себе в карман. Его сообщник усмехнулся и спросил:

— Эй, Давиденко, зачем тебе эта рвань?

— Помалкивай, Колотович, а то зубы повышибаю! — гаркнул Давиденко, а потом добавил. — В хозяйстве все пригодится, и носочки, и прочее. У меня сожительница баба такая требовательная. Ух!.. Ха-ха! Ей без подарка не возвращайся, — он похлопал по оттопыренным карманам, — Перчатки ей в самую пору придутся.

Тут он увидел ещё и старые носки; жадно схватил их, запихал в карман, и проверещал:

— Ну а носки я для себя приберегу…

Наконец полицаи убрались из дома Бондарёвых. Но у них ещё много было подобных мест на примете. Заехали к Поповым, стали требовать еду; Толина мама ответила, что ничего у них нет; но порывшись, полицаи нашли немного сала, и фотоаппарат. Всё это они забрали, и поехали к следующему по их списку молодогвардейцу…

Аню Сопову так и не арестовывали; оставались на свободе и Юра Виценовский, и Миша Григорьев, и Толя Ковалёв…

К ним, к своим друзьям милым, приходила Аня; но и рядом с ними не могла она плакать. Ото всех, ото всех таила она свои слёзы; а всё же, когда оставалась в одиночестве, в ночи чёрной, когда выла на улице вьюга, то она плакала. Навзрыд в подушку свою рыдала Аня. Вновь и вновь вспоминала Витю, и сейчас яснее, чем когда-либо, чувствовала, что они судьбой друг другу предназначены; и ещё чувствовала, что скоро они встретятся…

Ушёл из города Жора Арутюнянц, и типография в его доме стала недоступной, но оставшиеся на свободе подпольщики писали теперь листовки от руки.

Какими искренними были эти листовки! Слёзы и гнев за каждым словом чувствовались.

Неукротимо приближалась к Краснодону Красная армия, и глядя на суету полицаев, которые всё пытались выловить оставшихся подпольщиков, приходили мысли: «Сколько ни мечитесь, псы, а возмездие над вами необратимо».

Но родные Ани чувствовали, что дочери их грозит смертная опасность. Предупреждали её, — говорили:

— Уходи лучше, доченька, из города. Уходи, пережди у наших знакомых, в хуторке ближнем.

Но Аня качала головой, и отвечала:

— Нет. Не могу. Ведь здесь же мои друзья. И как я могу их бросить?..

Между тем полицейские следователи продолжали работать. Больше всего думал Кулешов. Ему точно было известно, что из остававшихся на свободе участников штаба «Молодой гвардии» Сергей Тюленин был самым пылким, что он, стало быть, может вернуться, чтобы помочь своим товарищам, и за мазанкой Тюлениных была установлена самая пристальная слежка.