Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

Вскоре связанный Витя был выведен из избы, и брошен в те сани, где уже сидел Мошков. Но предварительно и ему и Жене, воткнули во рты кляпы, чтобы они раньше времени не переговаривались между собой…

Если бы Лукьянченко сразу застал Серёжку Тюленина дома, то, узнав о том, что полицаи направились к расположенной по-соседству хижине Третьякевичей, Серёжка предпринял бы какой-нибудь слишком поспешный, но характерный для его пылкой натуры поступок. Он бы мог, например, схватить автомат, который был припрятан у них на чердаке, и броситься выручать своих товарищей. И его бы не смутило, что он один, а полицаев больше дюжины; ведь он считал себя настоящим героем, и по-прежнему наивно считал, что в одиночку сможет разметать всю вражью армию.

Но когда запыхавшийся, сильно напряжённый Лукьянченко ворвался в мазанку Тюлениных, то оказалось, что Серёжки нет дома: он отлучился ненадолго, чтобы привести с железнодорожных путей угля…

Дома была Серёжкина мама Александра Васильевна — не молодая уже, но сильная телом и духом, боевая женщина. А из соседней горенки слышался голос Серёжкиной старшей сестры Фени, которая негромким, приятным голосом рассказывала маленькому своему сыночку Валерке волшебную сказку.

И Александра Васильева, только раз глянула на Лукьянченко, и сразу поняла, что случилось неладное. Она стремительно вскочила из-за стола, шагнула к щуплому Витьке и спросила:

— Неужто раскрыли вас?

Лукьянченко отступил к порогу, и оттуда молвил негромко:

— Всё хорошо… Вам не о чем волноваться…

— Садись, — повелительно кивнула на лавку Александра Васильевна. — Пока Серёжки нет, расскажешь мне всё.

— Я лучше на улице подожду! — воскликнул Лукьянченко, и выскочил во двор.

Там, не останавливаясь, прохаживался он из стороны в сторону. Иногда он нагибался, хватал рукой снег, и прижимал его к лицу, которое всё так и пылало от чрезмерного напряжения…

По улице раздался окрик, и рядом с домом Тюлениных проехала подвода, в которой гомонили полицаи, и сидели связанные Мошков и Третьякевич. А через несколько минут с другого переулочка появился везущий тяжело нагруженные углём санки Серёжка Тюленина. Его одухотворённое, мужественное лицо выражало такую глубокую мечтательность, что, казалось, Серёжка не идёт, но парит высоко-высоко над городом.

Но вот подбежал к Тюленину Лукьянченко, и поведал всё, что ему было известно. Преобразилось Серёжкино лицо; казалось, что теперь он испытывает сильное физическое страдание.

Вот он сделал порывистое движение к своему дому, но остановился, заскрежетал зубами, а потом вымолвил глуховатым голосом:

— Витю, комиссара нашего взяли; и Женю взяли. Они ребята такие надёжные — я им так же как себе доверяю. Не выдадут они! Но что ещё известно полиции? Чьи имена? Этого мы не знаем. И те товарищи, которые ещё не арестованы должны немедленно уходить из города Краснодона, а также и из посёлка Краснодон… В общем, надо немедленно всех предупредить. Наверное, ещё будет устроено последнее совещание штаба, но все должны быть готовы к отступлению. Витька, тебе я поручаю предупредить…

И Серёжка назвал имена тех молодогвардейцев, которых должен был предупредить Лукьянченко. Сам же Тюленин собрался бежать к Дадышеву, к Куликову и к другим участникам своей боевой группы, с тем, чтобы дать им соответствующие распоряжения…

Первое утро Нового года Геннадий Почепцов встретил со ставшим привычным для него в последние дни смешанным чувством страха, и радостной надежды. Что касается страха, то это сильное, почти паническое чувство было вызвано, естественно, тем, что он боялся, как бы его не арестовали. Ну а радостная надежда вызвана была тем, что Советская армия одерживала над гитлеровцами победы и приближалась к Краснодону. А ведь Генка считал себя видным подпольщиком, и думал, что его хорошо должны наградить. И не беда, что он так и не поучаствовал ни в одной боевой операции молодогвардейцев, а только развесил несколько листовок. Ведь он хорошо знал, какие героические дела проворачивали его товарищи, и считал, что раз они его товарищи, то он, уже по одному этому факту, ничем не хуже их.

Гораздо больше волновало его то, что при награждении могут придраться к тому, что он так и не вступил в ряды комсомола. Вообще-то, в подпольной типографии для него отпечатали временное комсомольское удостоверение; и было это ещё в середине декабря. Но Генка очень перепугался, что, когда ему будут вручать этот документ, в мазанку к Третьякевичам нагрянут полицаи, и повяжут всех их с поличным. Вот тогда-то ему, Генке, и не удастся открутиться. И Почепцов, вместо того, чтобы идти на торжественное собрание, придумал, что заболела бабка в одном из окрестных хуторков. И он действительно отправился на этот хуторок, никого даже об этом заранее не предупредив, так как боялся, что его задержат силой. А когда он вернулся, то ему объявили, что теперь удостоверения он не получит до тех пор, пока делом не докажет своей преданности общему делу.