На родину я возвращался другим человеком. Путь был долгим: Мукден — Шанхай — Коломбо — Триест — Прага. В декабре 1921 года я уже закончил университет, после которого нашел работу, дававшую мне скромное жалование. Свободное свое время я делил между ученой диссертацией о деятеле чешского национального Возрождения И. Добровском и его отношении к России и работой для газет и журналов. Из моих путевых воспоминаний в 1923 году возникла книга импрессионистических зарисовок «Цветы Востока». Литературные портреты русских поэтов и переводы их произведений составили книгу «Поэты революционной России». Тогда, в 1924 году, это была первая у нас антология поэзии, вызванной к жизни русской революцией. На следующий год вышел сборник моих стихов «Звезда королей». Для вас не будет тайной, что за спиной их автора стояли тени Блока и Есенина. Мои рассказы, объединенные в книгах «Фу» (1924), «Двойники и сны» (1926), «Рассказы для Иржичка» (1927), «Семь остановок» (1931) и пьеса «Атаман Ринов» (1928), также написаны в основном на русском материале…
— Скажите, пожалуйста, чем объяснить длительный перерыв в вашем творчестве в тридцатые годы?
— В 1927 году я стал сотрудником газеты «Прагер прессе», где проработал десять лет. Говорят, связь с газетой полезна для писателя. Пожалуй, это и так, но порой я чувствовал, что газета отнимает все мое время. В 1929 году была поставлена «Драма святовацлавская», написанная мною к тысячелетию со дня смерти чешского князя, считающегося патроном нашей страны. В 1931 году, кроме сборника рассказов, я издал перевод «Анны Карениной». Но с тех пор в течение двадцати лет не появилось ни одной моей книги, если не считать сборника путевых очерков и интервью «Menschen der Sovjetunion», составленного из моих репортажей о поездке в СССР. Работа в «Прагер прессе» заставила меня не только овладеть искусством художественной публицистики, но и научила разбираться в политике.
— Профессия журналиста, видимо, дала вам немало материала и для книг «Собственными глазами», «Голоса с Востока» и «Лица с Запада»? В этой мемуарной трилогии вы рассказываете о встречах с интереснейшими людьми XX века.
— Да, мне исключительно повезло в жизни. Я разговаривал с Шаляпиным и Роменом Ролланом, видел Голсуорси и Гауптмана, слушал Маяковского и Томаса Манна, брал интервью у Рахманинова и Мейерхольда, был дружен с Карелом Чапеком и Алексеем Толстым. С ним мы, кстати, перевели на русский язык либретто оперы нашего классика Бедржиха Сметаны «Проданная невеста». Я побывал во многих странах. Из моих путевых записей получился целый том (в 1958 году и издал его под названием «С дорог»). О своих встречах я рассказываю в мемуарах, над которыми работал последние три года. Увиденное мною живет и на страницах романов и рассказов.
— Вы говорите, вероятно, о романе «Мюнхен»?
— Не только о нем… Но герой этого романа журналист Ян Мартину действительно становится свидетелем многого из того, чему сам я был очевидцем. Подготовка мюнхенской трагедии развертывалась буквально на моих глазах. Положение журналиста, а затем — в 1937–1938 годах — служба в министерстве иностранных дел, поездки в Женеву, Париж и Рим — все это позволило мне заглянуть за кулисы внешней и внутренней политики.
— Мы снова вернулись к вашему историческому циклу. В заключительных его романах «Сто двадцать дней», «Чужой город», «Ветер из глубин» Ян Мартину попадает в фашистский застенок, затем перебирается в СССР, становится военным корреспондентом, участвует в битве под Москвой, вступает в чехословацкую армию и, наконец, победителем возвращается в Прагу. Это тоже автобиография?
— Вы забываете, что я писал эпопею. За великое столетие с 1848 по 1948 год моим героям приходится пройти через семь войн и три революции. Это столетие принесло им немало слез и страданий, но заканчивается оно радостным аккордом победы социализма. Впрочем, в последних томах цикла я часто опирался и на собственный жизненный опыт. В роман «Сто двадцать дней», например, вошли многие мои дневниковые записи. Вещи невероятные давала для него действительность. Вещи правдоподобные подсказала фантазия. 13 ноября 1939 года, прямо в приемной больницы, где я ждал рождения ребенка, меня арестовали. После первых допросов я был отправлен в Берлин и заключен в центральную тюрьму гестапо на Принц-Альбертштрассе, 8. Сто двадцать дней провел я в одиночной каморе № 36. На ее стене я увидел два слова — Георги Димитров. Его заключили сюда после Лейпцигского процесса. Мне предъявили совершенно фантастическое, от начала и до конца вымышленное обвинение. Я подозревался в организации покушения на Гитлера. Пытали меня с немецкой методичностью: выбили зубы, сломали руку. Вел мое дело сам Гейдрих, будущий фашистский протектор Чехии и Моравии. 1 апреля 1940 года меня выпустили на свободу. В тюрьме я понял: для того чтобы жизнь стала счастливее и справедливей, нужно уметь ненавидеть… Я снова стал писать. Исторические рассказы. Биографическую новеллу о Божене Немцовой. Повесть о своей двухлетней дочке — «Нунка» (она вышла в 1942 году). Засел за перевод «Слова о полку Игореве». Уже готовую к печати книгу приходилось прятать от соглядатаев. Потом пришел май 1945 года.
Читать дальше