Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка

Возвысив голос и упомянув родителей, прививших ему знание родного языка, упомянув жену и детей, с которыми всегда принимал тело и кровь Христовы, он заявил, что мы поступали так, будучи паном, продолжали так поступать, сделавшись правителем, поступаем так и теперь, став королем, и намерены поступать и впредь именно так, а не иначе, ибо за эту святую правду не только мирское достояние свое, но и самую жизнь охотно отдать готовы!

Когда он произнес эти слова, в зале послышались всхлипывания и плач. Слезы покатилась по щекам и бородам; иные кашляли, стараясь подавить душившее их волнение.

Озаренный солнцем, стоял король перед двойным своим народом и глазами, а потом и устами спрашивал, как думает поступить собрание, если король и королевство подвергнутся в будущем преследованиям за верность своей вере. Ибо нас будут утеснять — поношениями, телесным насилием, военной мощью.

И тут двойной народ разделился на два лагеря. От одного из них выступил пан Костка, обещав его королевскому величеству верность в деле защиты веры, вплоть до жертвы жизнью и имуществом. Но пан Зденек из Штернберка и толстый епископ Йошт — ах, рожмберкские, вы всегда шли кривыми путями и были сами себе короли! — заявили, что компактаты их не касаются и пускай защищают их те, кому они нужны. Король хочет сохранить верность унаследованной им вере, а они, паны-католики, хотят быть верны той вере, в которой они родились. Во всем же остальном обещают покорность… А епископ Йошт, выступавший после епископа Таса, подкинул еще поленце. Было бы неблагодарностью идти против святейшего престола, который сделал нашему королевству столько добра! Если король захочет повернуть назад, это еще можно сделать; тут оратор предложил свои услуги.

Такова была речь Йошта, прозвучавшая в сумерках. Король выслушал ее не особенно внимательно. Он закрыл собрание, предложив панам-католикам обдумать вопрос до утра.

Второй день совещания был не более утешительным, чем первый. Король не спал ночь и долго говорил в постели с женой, ободрявшей его умными, обнадеживающими словами. И как ни удивительно, эта женщина, которой так нравилось быть королевой, сказала:

— Лучше по миру пойдем, чем уступать врагам! Ничего не бойся. Ты открылся перед ними, прочел эту несчастную присягу. Ты тогда зачем присягал? Чтоб быть верным церкви и помазанным папой. Но ведь ты мог быть королем и без папы, без епископов. Не думай о старых законах, создавай новые! Бей, рази! Ты отстаиваешь дело божье, папа — антихрист, а Зденек из Штернберка верит только в свою мошну…

Король пришел на совещание невыспавшийся и услышал от епископа Йошта, что паны-католики ничего не обещают. Потом слушал выступление папского посла Фантина де Валле, и этот самый посол, который до тех пор был служащим короля, говорил так, как никто еще не говорил в этой зале. Речь его, которую переводил вышеградский настоятель Ян из Рабштейна, полна была вызывающего высокомерия и дерзости, свойственными тому, кто ищет ссоры и старается завязать бой. Он высказывал более папские взгляды, чем сам папа, и держался так, будто имел дело с провинившимся, а не стоял перед лицом коронованного монарха! Папа — воплощенное могущество, так говорил он, и кто противится его воле, тот будет повержен и уничтожен. Чешский народ был соблазнен лжепророками, и от этого произошли бури и великие войны. После многих страданий, которые вынесло все христианство, чехи на Базельском соборе решили примириться со святой церковью, и это было принято, причем была сделана оговорка для тех, кто привык к причастию под обоими видами. Эта оговорка имела силу, только пока были живы те, которые желали так причащаться. Но для их детей в ней нет надобности. Чехи вели себя в Риме не как просители, а как истцы, и даже стали отстаивать и доказывать еретический взгляд, будто причастие под одним видом недостаточно для спасения, так как содержит лишь половину святости и благодати.

Поэтому папа отменяет компактаты и запрещает причащаться под обоими видами, кроме как священнослужителям в алтаре…

И, словно говоря королю и всему собранию нечто само собой разумеющееся, словно в прошлом за чашу не были пролиты потоки крови, словно не были сожжены города и замки и не была растоптана вся чешская земля, он спокойно объявил королю от имени папы, что король должен удалить от двора еретиков-священников, должен сам с женой и детьми причащаться под одним видом и вырвать с корнем то, что накануне обещал сохранять до самой своей смерти.