Франтишек Кубка - Улыбка и слезы Палечка

А теперь признаюсь вам, дорогой и мудрый доброжелатель, что я от этой славы и величия почувствовал такой голод, что забыл обо всем на свете. Нужна была только компания. И я стал звать:

— Матей! Брадырж!

— Что такое? — отозвалось далеко впереди.

Нашел я Матея, и пошли мы с ним, с Яном Рыбаржем и с Одноглазым в корчму «У золотой лягушки» на Масной улице, и никогда еще не ел я такой ароматной кровяной колбасы, как в тот королевский день. Я платил за Матея, за Енду и Одноглазого и еще за одного пекаря, который все вздыхал: «Господи! Господи!» — пока, пересиленный колбасой и вином, не заснул на плече одноглазого таборита…

А мы с Матеем беседовали и пели до поздней ночи, сидя обнявшись за столом, доска которого была вся красная от пролитого вина… Вспоминали мы и Падую, и вас, господин каноник Мальвази, как произносит Матей, и пили за ваше здоровье… О чем и сообщаю вам в конце этого третьего письма о событиях в нашем славном старом королевстве. Поймите нас, и тогда, может быть, полюбите.

Ваш Ян Палечек — рыцарь и шут короля Иржи».

В глазах у девушек были цветущие черешни и высокое голубое небо.

Вдруг наступила опять весна, какой не забудешь, потому что она останется в крови как наслаждение. Женщины надели светлые одежды, оружейники начистили мужчинам рукояти мечей. По вечерам долго сидели на завалинках, когда с Виткова верха спускался сумрак и забредал в ворота и улицы, доходя до самой Влтавы, где превращался в покрывала тумана. Этот туман на минуту застилал воду и рыбацкие лодки на ней. Но потом подымался и уносился вверх, к кремлю, и сразу становилось темно, и река тонула в глубоком черном мраке. На берегах кричала стража, что пора закрывать ворота, и евреи спешили попасть в свой город, прежде чем опустят цепи. В корчмах шли веселые попойки и даже слышалось пенье. И песни не были святые.

Но проповеди магистра Рокицаны в Тыне были полны святости и красноречия, и Прага оглашалась торжественными словами его о боге, вручившем власть над делами нашими сыну этой земли, чтоб не страдала церковь, которая чтит чашу и компактаты.

Много говорилось в эти весенние дни о короле новом, живом, и о предшествующем, мертвом. О прежнем шептали, что он любил новую королеву тайной и мучительной любовью, что за Йоганку он отдал бы четырех французских Майдаленок. И толковали о длинных волосах королевы Йоганки и ее пышной груди, к которой взгляды юного Ладислава льнули с восторгом и нескрываемым вожделением. При этих нежных подробностях старухи на завалинке облизывались, а иные даже вздыхали. Потом заходила речь о том, что этого наш правитель, а теперешний его величество король не потерпел бы, так как сам — мужчина из себя видный, на которого приятно глядеть. Что тучен немного, так не беда, — это только делает его почтенней и солидней.

— Что подумали бы немцы, кабы король наш был без брюха? Они стали бы говорить, что у нас голод. Король должен фигурой своей оказывать, что земля наша богатая, хлеба в ней завались!..

— А мяса-то, сударь, мяса-то! — отзывались соседи, и разговор перекидывался на теперешнюю дешевизну, небывалую за много веков. Король Голец принес дешевизну в страну, и король Иржи ее сохраняет. Благоприятное время наступило в этой измученной, преследуемой несчастьями земле!

— Кабы не господня воля, не было бы так, — слышалось в темноте. — А еще говорят — мы еретики и безбожники.

В Анделовых садах рокотали соловьи, и соловьи рокотали в лесочке близ святого Лаврентия, и даже в самом центре Праги, в саду Кралова двора, где жил избранный король со своей прекрасной пани королевой и детьми. Их было несколько — сыновья и дочери, но до сих пор они мало показывались. Шел слух, что одна из дочерей скоро станет венгерской королевой и что Матиаш ее любит до безумия, хоть она еще слабенький и невинный ребенок; потом, что есть сын, которого вроде как прячут, — пан Бочек, — и что он, видно, слабоумный; и есть еще мальчики и девочка по имени Здена, и что пан Иржи живет счастливо у себя в доме, где у него много богатств и даже ковры из далекой Аравии или какой-то там Азии, что ли… И держит он повара-француза, как великий Карл, император, и шута, который — настоящий рыцарь, и на разных языках говорит, и скорей всего — колдун, потому что умеет приручать птиц небесных, коней смирять и заставлять людей, чтоб они исполняли, что он захочет. Но что эту силу свою он пока не пускал в дело. А рассказывал про это один человек из Табора, Матеем звать, который прежде слугой его был, когда он в Италии учился.