Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

Весь этот день и пасмурное, серое небо, раскинувшееся над равниной, и оголенный березняк, и самый воздух, горький воздух поздней осени, напоминали ему об утрате. Вот уже показались полусгнившие, покосившиеся ворота родного дома…

Мальчик шел по дороге, подпрыгивая при ходьбе и припадая на одну ногу, как птица с перебитым крылом.

Целую неделю после неудачной женитьбы Хажисултан-бай не знал, на ком сорвать злость. Он вставал по утрам недовольный, с опухшим лицом и, одевшись, снова ложился на подушки и жадно прислушивался ко всему, что происходило в доме. Чуть слышался какой-нибудь шум, он хватал лежавшую рядом тяжелую витую плеть с костяной ручкой и готов был броситься на каждого, кто нарушил тишину.

– Собаки! Слуги шайтана! – кричал он – Мало вам того, что меня опозорили на весь белый свет, вы даже и здесь не хотите дать мне покоя!

Хуппиниса и остальные его жены ходили тише воды ниже травы, стараясь не попадаться на глаза баю, но Хажисултан, наслушавшись тишины и еще более разозлившись оттого, что, никто не перечит ему, сам вставал и шел на женскуюполовину, поигрывая плеткой и ухмыляясь, подходил то к одной, то к другой жене.

– Что, притихли? Что задумали, а? Может, и вам тоже с Хисматуллой прогуляться захотелось?

– Что ты, что ты, отец, – отвечала за всех Хукпиниса. – Не сердись на нас, мы ни в чем не виноваты…

– А ты молчи, старая хрычовка, у тебя уж от глаз одни дырки остались! У-у! – и он замахивался плетью.

На третий день бай послал обратно за выкупом и сам вышел во двор поглядеть, все ли принесли. Увидев козу, он одобрительно кивнул головой:

– Так, так… Значит, ничего у них больше не осталось? Это хорошо, сам аллах наказывает их за мой позор! А Нафиса лежит? Ну, слава аллаху, теперь я могу отдохнуть спокойно…

Но и взяв обратно калым, Хажисултан не успокоился. Злоба бродила в нем, как молодое вино в бочонке, ища только маленькой щелочки, чтобы выбиться наружу отравной пенной струей. И скоро такая щелочка нашлась…

Выйдя очередной раз во двор в поисках хоть какого-нибудь виновника, Хажисултан глянул поверх крепкого, сильно обмазанного глиной плетня и увидел Сайдеямал, полоскавшую белье. Старуха присела на корточки спиной к байскому дому, и видно было, как ей тяжело подыматься, чтобы положить выжатое белье на камень.

– Так, – грозно сказал Хажисултан и важно зашагал к реке.

Тень бая упала на песок, Сайдеямал обернулась и застыла, держа в высохших руках мокрую рубашку. Бай молчал, не отрывая колючего, напряженного взгляда от худого ее лица. В тишине плеснула посреди реки рыба, пустив по воде расходящиеся круги. Стайка мальков мельтешилась в воде у самого берега и щекотала старой женщине щиколотки. Сайдеямал переступила с ноги на ногу и, только тут вспомнив, что ноги ее босы, застыдилась, шагнула за корзину с бельем. Бай смачно сплюнул сквозь зубы и, не отрывая взгляда от Сайдеямал, надменно процедил:

– Чтоб я тебя здесь больше не видел, старый огрызок, поганка нечестивая! Не для тебя тут речка течет, а для мельницы. Мельница моя, значит, и речка моя, поняла? Стирай свои драные штаны на Юргашты!

– Не гони, ради аллаха, – прошептала Сайдеямал, – дай умереть там, где жила… Я ж не себе, а твоему дому белье стираю, да и дышать– то мне не так много осталось, куда я пойду на старости лет? Мы с Хуснутдином всю жизнь на тебя спины гнули, и всегда ты был доволен на шей работой – скажи, что не так?.. Если ты отнимешь у меня последний кусок хлеба – мы ум рем… Не гони нас!

Она смахнула ладошкой слезы со щек и умоляюще смотрела снизу вверх на Хажисултана-бая.

– Все равно я твоего ублюдка в остроге сгною – пусть только на ноги встанет!.. Лучше не проси!

– Он не виноват, клянусь аллахом!.. Нафиса сама прибежала к нам и сгубила его!.. Он и так еле дышит, может, еще и жить не будет – кто же лежачего добивает?

Сайдеямал опустилась на колени и поползла к баю, упала ему в ноги:

– Не губи нас, пожалей!

– Не подходи, безобразная! Не прикасайся ко мне!.. Не показывай мне свои гнилые зубы!..

Он поднял ногу и толкнул носком сапога в грудь женщины. Сайдеямал упала навзничь и отчаянно, в голос зарыдала. Но плача, почти не видя Хажисултана сквозь наплывы слез, она вдруг почувствовала такую непомерную, туманившую рассудок ненависть, что не смогла сдержать себя и закричала, выплескивая весь скопившийся гнев:

– Убей меня, собака! Убей! – Она плевала на бая, и он все дальше отступал от нее, дивясь слепой ярости и злобе, которые охватили эту покорную и слабую душу. – Я все равно старая, и мне не жить, но и тебя я опозорю на всю жизнь, что люди забудут твое имя и станут плевать на твой дом!.. Ты забыл, кто обесчестил меня? Кто сломал всю мою жизнь? Забыл?.. Будь ты трижды проклят!