Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

Хаким достал из мешка патроны, отсыпал из них дробь, старуха что-то пошептала, сложив ковшиком руки, потом он вставил патрон в ствол и три раза оглушительно выстрелил почти над самой роженицей. Однако, несмотря на заговоры бабки и старания Хакима, Мугуйе не становилось легче. Она то вскрикивала от боли, то принималась мычать в беспамятстве, то тихо стонала, но перед утром другого дня, когда дети еще спали, а Загит прятался от дождя в своем шалаше, юрту огласил пронзительный, и тонкий и жалобный, крик ребенка.

Кариба-эби подняла на руки маленького, голого, красного человека со сморщенным личиком.

– Кто? – дрожащим от волнения голосом спросил Хаким.

– А что ты дашь мне за радость, которую я принесла в твой дом? – в свою очередь спросила старуха и улыбнулась беззубым ртом: – Сын у тебя, сын!

– Возьми себе на радость его уши! – ответил шуткой Хаким.

Кариба-эби обмыла младенца, аккуратно перевязала пупок и, запеленав его, осторожно влила ему в рот ложечку топленого масла.

– Мед и масло твоим устам! – сказала она, как повелевал обычай. – Пусть аллах даст тебе много-много счастья! Будь смелым в бою, будь батыром, как Салават!

Хаким принял из рук бабки ребенка, но тот вдруг скривил свое личико и залилсяистошным криком, точно его чем-то сильно обидели, и Кариба-эби снова начала возиться с младенцем, пока он не притих, положила его рядом с обессилевшей Мугуйей. Роженица лежала навзничь на подушках, бледная и потная, казалось безразличная ко всему – и к плачу ребенка, и к тем, кто ее окружал.

– Значит, нас стало еще больше, – тихо сказал Хаким и, подойдя к жене, провел ладонью по ее щеке. – Только бы ты была здоровой и тогда всем будет хорошо…

Мугуйя ничего не ответила, словно у нее не было сил и на то, чтобы произнести хотя бы одно слово, и только большие темные глаза ее не молчали, а говорили о перенесенных страданиях.

– Надо бы попить чайку, – сказал Хаким и обернулся, поискал глазами младшую дочь. – Похозяйничай, моя умница…

Гамиля обрадовано бросилась к самовару, насыпала в трубу углей, живо развела огонь и скоро налила всем по чашке чая.

Кариба-эби тянула чай из блюдца, и бисеринки пота проступали у нее на лбу. Отец пил степенно и как-то отрешенно и задумчиво, словно вокруг него не было детей и жены, а сидел он в одиночестве.

Напившись, все разошлись по своим делам – бабка поплелась к себе домой, отец и Загит ушли к табуну, а Гамиля с Аптрахимом сели играть в кости. И только одна мать по-прежнему была безучастна – лежала на нарах и глядела куда-то вверх, будто над нею плыли облака и простиралось глубокое, бездонное небо.

Гамиля и Аптрахим так увлеклись игрой, что не сразу расслышали слабый, как дыхание, голос матери:

– Доченька, поди сюда…

Гамиля подскочила к нарам, готовая исполнить любое желание, любую просьбу матери, но Мугуйя только взяла ее за руку и вялым движением притянула к себе, коснулась сухими и горячими губами лба.

– Подойди и ты, сыночек…

Аптрахим пошел к нарам боязливо и осторожно, мать положила свою руку на его стриженую голову, но рука ее тут же соскользнула и упала, как плеть, на голые доски. Мугуйя хотела что-то еще сказать детям, но лишь болезненная и вымученная улыбка тронула ее губы. Казалось, она потратила и на эти редкие слова и скупые движения все свои силы и теперь наконец могла позволить себе отдохнуть, отрешиться от многих земных тревог и забот. Она глубоко вздохнула, закрыла восковые полупрозрачные веки и уснула, но так безмятежно и покойно, чтобы больше никогда уже не просыпаться…

Через несколько дней после похорон Мугуйи Загит, несмотря на все уговоры отца; решил уйти на прииск. Он с грустью простился с Гамилей и Аптрахимом, даже зашел в лавку Нигматуллы, где теперь работал его брат Султангали, и, пристроив за спиной мешок, набитый нехитрыми пожитками, зашагал из деревни. Провожал его, как всегда, неизменный и преданный друг Гайзулла.

– А может, зря ты это затеял? – спросил Гайзулла, когда они очутились на краю деревни и наступила минута прощанья.

– А чем мы будем жить тут?.. Я и сам там прокормлюсь и помогу отцу… Надо сестренку и брата поднимать на ноги!

– А Султангали?

– А от него пользы как от козла молока! С тех пор как он связался с Нигматуллой, его не узнать… Стал жадный и злой как черт, – да же не верю, что это мой брат…

Друзья обнялись, оторвались друг от друга, и Загит пошел быстро, будто боялся, что он еще может раздумать и вернуться обратно, а Гайзулла, дождавшись, когда друг скрылся за поворотом дороги, ссутулился и, прихрамывая, медленно побрел в деревню.