Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

Свалился державшийся каким-то чудом камень, шмякнулся в лужу, обдав Хисматуллу брызгами.

После того как прорыли канавку, освободили забой от старой породы и поставили крепления. Но легче работать не стало – все труднее было дышать, рубаха и штаны скоро промокли насквозь, разбухли, потяжелели от налипшей глины лапти.

По забою метались, точно дразня работающих, их суетливые тени, точно кто-то нарочно повторял каждое их движение, каждый жест.

Хисматулла еле ворочал лопатой, так она отяжелела от налипшей глины, ломило поясницу, но стоило немного отдохнуть, как потом нельзя было выпрямиться без боли.

– Эй, вы там спайт, что ли? – послышалось со стороны штрека.

– Сам небось сюда не лезет, боится штаны замарать, – тихо засмеялся Сайфетдин.

– Эй, кому я говорайт? – продолжал надрываться Ганс и вдруг резко и пронзительно свистнул.

– Дур-рак! – взорвался Сайфетдин. – А еще десятник называется! Ошалел, что ли, в шахте свистеть?!

– А что не отвечайт? Отвечайт, тогда не свистейт! Вам лишь бы день работайт, а там хоть умирайт! А кто перед хозяином говорайт? Я! – И, размахивая лампой, десятник пошел дальше по штреку.

– А почему нельзя свистеть? – спросил Хисматулла.

– Старики говорят – обвал будет, – мрачно ответил Сайфетдин. – Правда или нет – кто знает, но лучше в шахте не кричать и не свистеть – от беды подальше!

Он присел на корточки, отдохнул немного, поставил поудобнее лампу и, сняв мокрую рубашку, положил ее на большой камень, где уже лежал старый чекмень, и остался в тонком камзоле. При свете лампы казалось, что морщины на лице Сайфетдина стали резче и глубже.

– Как тебе не холодно! – Хисматулла по ежился.

– Работа человека греет, – Сайфетдин улыбнулся и показал на рубашку– Смотри, даже пар идет! – Он прислушался к дальнему, едва заметному стуку кирки в соседних забоях и по плевал на ладони: – Долго канителились, другие уже давно начали…

Он подкопал породу снизу и сразу же стал крушить киркой сверху легко, будто держал в руках игрушку. Большие темные руки его скользили по черенку ловко и быстро; пламя лампы от взмахов киркой заплясало, причудливо освещая забой; под ноги большими комками сыпался оставшийся без опоры верхний грунт.

– Здесь не так сила нужна, как ловкость, – не останавливаясь, заметил Сайфетдин. —Видишь, как кирку надо держать? Будешь так держать – меньше устанешь… И еще запомни – никаких лишних движений! И силы сэкономишь, и больше наработаешь, понял? – Он отбросил крупные камни к штреку, подкопнул еще, очистил место для кровли, приставил кирку к стене и, тяжело дыша, сказал: – Идем твой забой посмотрим, а потом крепить начну…

Выйдя к главному штреку, Сайфетдин, подняв лампу, внимательно осмотрел старые, полусгнившие крепления из толстого бревна и желтую глину между ними.

– Твой забой здесь начнем. Видишь, где жила идет? Может, здесь как раз самородки на тебя посыплются с лошадиную голову…

Хисматулла тоже посмотрел на стенку, но не смог различить жилу, о которой говорил Сайфетдин.

– Что толку, – сказал он уклончиво, – все равно не наша шахта и не наше золото!..

Умело орудуя киркой, Сайфетдин вывернул из-под подхватов гнилые стойки, и огнева повисли в воздухе, зацепившись концами за протянутый по всему штреку главный подхват. Выровняв место для нового забоя, он показал, с чего начать, и торопливо ушел; Хисматулла остался один.

Мерно капала вода, слышно было, как работают в соседних забоях, – словно все дятлы леса разом слетелись во вновь открытую шахту Фишера, чтобы выклевывать из глины зерна золота.

Уже после первой огневы у Хисматуллы за дрожали руки и колени, потемнело в глазах. Ему казалось, что время идет бесконечно медленно, и этот день в шахте продлится целый год, а может быть, и больше, и он никогда уже не увидит теплого солнца весны. Внезапно послышался резкий скрип полозьев, и Сайфетдин вытянул из своего забоя груженные породой маленькие сани. Веревка, привязанная к саням, глубоко врезалась в его жилистые темные ладони. Хисматулла поспешил ему на помощь.

– На сегодня хватит, пожалуй, – сказал старик, останавливаясь. – Прежней силы уже нет, да и дыхание не то... Э, да у тебя дело двигаемся! Сколько повесил?

– Одну огневу, а ты?

– Я четыре, для пятой место готовлю. Ничего, – добавил он, заметив, как огорчился парень, – не горюй, тебе для начала хватит!

Свалив породу с саней, Сайфетдин снова, как крот, полез в темную дыру забоя, держа лампу в зубах. За ним, скрипя, поползли сани с корзиной.