Яныбай Хамматов - Золото собирается крупицами

– Если узнают про барана, нам несдобровать.

– Прямо противно глядеть на то, как ты трясешься! Будто на небе, а не на земле живешь, своих законов не знаешь! На охоте никогда не был?

– Ну, был… При чем тут охота?

– Закон такой, неписаный: убьешь волчат – жди для себя беды. И тут такой: увидел краденое – молчи, а то и с твоей скотиной то же самое будет!

Туман рассеивался долго, поднимаясь от земли полупрозрачными клочьями и медленно всплывая вверх, к вершинам сосен. Внизу, в лощине он растекался голубоватым молоком, из него торчали лишь ветки кустарника, а травы вовсе не было видно.

Раскидали угли потухшего костра, вытащили завернутое в шкуру мясо, но не успели расположиться, отрезать по пресному кусочку, как в глубине леса послышался глухой топот, и бродяги закидали костер ветками, притаились за кустами.

Всадник вынырнул из тумана неожиданно, как из воды, и Кулсубай узнал его раньше, чем Нигматулла.

– Это же твой отец!.. Зови его к костру – пусть будет нашим гостем… Хажигали-агай!

– Молчи! – Нигматулла стиснул руку товарища. – Обойдемся без него… У него свои дела, у нас – свои…

Хажигали, хотя и не видел их за кустами, видимо, понял, что впереди кто-то есть, иначе лошадь не запрядала бы так ушами, не забеспокоилась. Он придержал поводья, вгляделся в глуби ну леса, потрогал свисавшие по обе стороны седла тяжелые мешки и свернул в сторону.

– Хитер, собака! – не то с осуждением, не то с восхищением сказал Нигматулла. – Мне вчера врал, что дранки поедет рубить, а сам какие-то мешки везет…

– Мало ты знаешь своего отца! – Кулсубай загадочно усмехнулся. – У него особый нюх на то, что плохо лежит… А уж если кому вздумает мстить, то берегись! Корову последнюю уведет со двора, зарежет, не пожалеет… А вот зачем ты пошел по его дорожке, скажи на милость!

– Говоришь так, будто сам святой. – Нигматулла злорадно расхохотался. – Смешно тебя слушать!.. Пожалел волк кобылу – оставил хвост да гриву!..

– Мне уж деваться теперь некуда, а ты молодой и здоровый! – Лицо Кулсубая было задумчиво и серьезно. – Во мне это как зараза!.. Я в твои годы не то что украсть, а соврать людям боялся! И вот дожил – ни дома, ни родных и близких, ни черта! Хоть волком вой… Помирать буду – никто воды не даст…

– Ну до смерти тебе еще далеко! – по-прежнему посмеивался Нигматулла. – Накопишь де нег и за них все получишь – и Доброту и воду…

– Ничего ты не понимаешь, сосунок! – Кулсубай в сердцах махнул рукой. – Пойдем хоть глаза промоем, чтоб на людей походить!

Он спустился к берегу, опустился на корточки, зачерпнул пригоршней воду, плеснул в лицо и стал быстро до красноты растирать его, светлые капли застряли, как осколки стекла, и поблескивали в бровях и бороде. Нигматулла тоже присел на берегу, опустил пальцы в воду, но тут же выдернул и поднялся.

– Ничего, мне сегодня не жениться – могу погулять немытым!

– Вот ты говоришь – до смерти далеко, – возвращаясь к тому, о чем они говорили, вспомнил Кулсубай. – Мне всего тридцать пять стукнуло, а погляди – все лицо у меня в морщинах, как у старика!.. И душа вся в ранах – ни одного живого места нет!

Они снова развернули шкуру, мясо уже остыло, казалось еще более пресным и почерствевшим.

– Я без отца и матери остался, когда мне восемь лет было, – Кулсубай опять заговорил о том, что сегодня не давало, видно, ему покоя. – Отвели меня, сироту, к богачу… Был в нашей округе такой – изверг и кровопийца! С фонарем по белу свету будешь искать – не найдешь такого! Гонял меня с утра до ночи, когда мальчишкой был, а потом подрос, он вовсе за человека меня не считал…

– Чего же ты терпел? Взял бы и убежал! Не на привязи же он тебя держал!

Кулсубай ответил не сразу, вытер руки о траву, не торопясь закурил, и Нигматулла подумал было, что он уже забыл, о чем шел разговор, но товарищ словно очнулся, и в голосе его зазвучали укор и жалоба.

– В том-то и беда, что я был на привязи, покрепче всякой цепи!.. И пес с нее сорвется, если ему хозяин не по душе, а человек и подавно, но тут сам я себя привязал и шагу не мог ступить в сторону… Дочка у мироеда была – Машей звали! Вот из-за нее и терпел все…

– А она?

– Да и она ко мне душой повернулась, без меня жить не хотела!..

– Грех это!.. Она же русская, крещеная, а ты мусульманин, башкир…

– Пустые слова говоришь, Нигмат… Легче тебе жить оттого, что Хажисултан-бай и Галиахмет-бай мусульмане? Отломят они тебе кусок от своего богатства? Разевай рот шире!.. Последние портки с тебя сдерут и на мороз выгонят, корки хлеба пожалеют!.. Я тоже раньше так думал – грех, а потом один русский открыл мне глаза. Грех для тех, у кого ничего нет, а у кого все есть, – для тех никакого греха не было и никогда не будет… Это Михаил мне все разъяснил, тот русский…