Елена Съянова - Маленькие трагедии большой истории

29 мая 1832 года Эварист Галуа вышел на свободу. А 31 мая, как было записано в полицейском протоколе – «скончался в больнице Кошен от пули, полученной на дуэли». Стрелялся якобы из-за женщины с неким д’Эрбенвилем, с которым, кстати, сидел в тюрьме. В том же протоколе говорится, что раненого Галуа через несколько часов после выстрелов нашел местный житель. Странная дуэль! Ну не бросали тогда дуэлянты своих соперников валяться с пулей в животе! Видимо, полиция просто поторопилась, схалтурила. Подумаешь, какой-то мальчишка по имени Эварист Галуа! Гений.

…Афины устали от Перикла. Слишком мудр, слишком благороден, слишком непогрешим… И слишком долго великий город прогибается под эти добродетели. Афиняне, заносчивые, непримиримые, порой робкие, порой игривые, как молодые козочки, снова желают сделаться собой и вернуть своей демократии ее необузданный нрав.

Но так ли это? Точно ли это так? Может ли человек, четырнадцать раз провозглашавший приоритет большинства над меньшинством, утомить, разочаровать это самое большинство своим упорным постоянством?

Аристократическая оппозиция Афин, собиравшаяся в доме Алкивиада, расставляла по городу уши, чутко ловя пересуды на афинских рынках и площадях. Горожане говорили о ценах, о подступающей чуме… и редко поминали Перикла. Это было принято за хороший знак. Если других не находилось, можно довольствоваться и таким. Оппозиция подтягивалась, сжималась в ударный кулак, распаляла себя негодованием…

Философ Анаксагор, автор знаменитого труда «О природе», объяснивший пугливым афинянам простую природу солнечных затмений, пытался усовестить заговорщиков. Анаксагор напоминал им, как всего год назад они насмешили подлунный мир, попытавшись подвергнуть Перикла, перестраивающего Акрополь, остракизму, обвинив в непомерных тратах из общественной казны. Потрепали нервы, вынудили выплатить штраф… и ничего не добились. Только опозорили себя.

Но оппозиция не унималась. Она нащупала другой путь.

Если нельзя разом свалить непогрешимого Перикла, нужно снова ударить его в слабое место. Как это уже сделали два года назад. Тогда же следовало и повторить – снова ударить – и бить, бить, бить…

Слабым местом Перикла была Аспазия. Высоконравственный правитель, бросив законную жену, родившую ему законных сыновей, жил со «спутницей», или гетерой, и требовал уважения к ее уму и образованности в обход несуществующего целомудрия.

Впрочем, ничего нового заговорщики на первый взгляд не изобрели: прекрасную Аспазию клевали уже много лет; и в комедиях высмеивали, и прямо в лицо могли что-нибудь сказать. Новое правило афинских заговорщиков заключалась в том, чтобы травить Аспазию постоянно; изо дня в день, изо дня в день капать и капать желчью, плескать помоями под ноги, хихикать из-за каждого угла и не оставлять этих трудов ни на минуту.

Все время их значительной жизни следовало отныне посвящать этому правилу: ни дня без травли гетеры Аспазии.

Перикл был мудр; он понимал, что все его слова, вся суета в защиту любимой женщины, только сделают его смешным, и лучше было бы накинуть на эту грязь плотный покров своего равнодушия. Он был мудр, но, как всякий гений, он воплощал в себе образ еще далекого от него будущего – он был рыцарем. И обнажая меч, он бросался всюду, где трепали имя Аспазии; не словами, но кулаками и оружием он защищал ее честь. Не осталось ни ровного голоса и невозмутимости, ни спокойствия и строгих манер, так восхищавших в нем Плутарха! Не стало холодной головы, много лет управлявшей буйным телом афинского демоса – головы Учителя, создавшего «школу Эллады».

Однажды, спрятав эту голову в складках ее хлены, Перикл сказал Аспазии: «Я устал, любимая. Это… хуже чумы».

А чума как будто подслушала. Сняв многолетнюю осаду, чума пошла на штурм и взяла Афины. Пожирала бедняков, охотно закусывала и заговорщиками, которые слишком часто собирались вместе. А потом, потоптавшись у дома Перикла, толкнула двери…

В 429 году до нашей эры правитель умер, оставив классические правила управления государством, лучше которых еще никто ничего не предложил, но так же никто по-настоящему им и не следовал.

А вся постэллинская история, увы, доказала: чем ближе правитель к правилам Перикла, тем ближе к нему самому «правило» афинских заговорщиков.

«Вышел из Ванхайма в пять утра, в девять с четвертью нахожусь в виду Мангейма… Да поможет мне Бог свершить задуманное!»