Валериан Светлов: При дворе Тишайшего. Авантюристка

— Может, и погибну, а может— и нет. Как Бог это рассудит! — и грузин встал.

— Куда ты? — спросил его Пров Степанович.

— Пора. Смотри, обедня уже отошла. Моя царевна домой вернется и меня хватится.

— Так твое решение неизменно? Не уйдешь из Москвы? За кинжалом пойдешь?

— За ним.

— Ну, стало быть, увидимся! — крякнув и лихо накренивая шапку на голову, проговорил молодой стрелец. — Не гоже мне, стрельцу, хорониться от беды, если ты, чужеземец, на нее лезешь. Давай руку, побратаемся! Ты ведь из-за меня в беду попал, я с тобой ее и разведу… Пойдем кинжал отыскивать вместе.

— Только не сегодня! — возразил грузин. — Меня ожидает царевна!

— Ну, ладно, ступай к своей царевне, а я пойду… к зазнобушке! — и Дубнов хитро подмигнул глазом.

— Ты… выпил, — нерешительно проговорил князь. — Разве можно в таком виде на улицу?

— В указе насчет выпивки ничего не сказано! Значит, пиво можно, и в виде пьяном по городу шествовать тоже можно.

Грузин пожал плечами и, надевая на свои блестящие черные волосы барашковую шапку, сказал:

— Странные обычаи у вас, и народ вы — странный!

Оба новые приятеля вышли на улицу, по которой уже расходилась из церкви толпа.

— Ну, прощай, побратим! — снимая шапку и кланяясь в пояс, сказал Дубнов. — Если что понадобится, приходи сюда, в корчму, с того же входа и вели меня разыскать. Приду вмиг. А где же мне тебя разыскать?

— Во дворце, где мы, грузины, поселились.

И они разошлись в разные стороны…

Князь Леон Вахтангович пошел медленно по улице, понуря голову, мягко ступая своими чевяками по замерзшим мостовым, не замечая ни уличного движения, ни яркого декабрьского солнца, весело глядевшего с ясного неба.

Он был уже хорошо знаком с Москвой, а дорога из Кремля на Неглинную, где стояли хоромы, отведенные для грузинской царевны и ее свиты из трехсот душ, была ему отлично известна. Он шел, никого не расспрашивая и не оглядываясь, твердо сворачивая то в одну, то в другую узенькую улочку…

Скоро он подошел к широким воротам высоких деревянных хором на каменном фундаменте. Здание было довольно обширно и вместительно, однако не настолько, чтобы царевна и ее свита с многочисленной челядью могли помещаться в них удобно… Вольные дети гор, привыкшие к простору и шири, были принуждены ютиться по нескольку человек в горнице.

Только царевна, царевич и самые знатные и приближенные к ней светские люди были помещены каждый в отдельной светелке. Князю Джавахову, как воспитателю царевича и близкому ко двору любимцу, была отведена маленькая горенка возле самой спальни царевича и царевны. Тут же, неподалеку, были и парадные приемные комнаты.

Князь Леон прошел прямо к себе, скинул черкеску и остался в одном шелковом красном бешмете. Папаху и пустые ножны он бросил на стол, а сам подсел к окну.

Последнее выходило в узенький переулочек, редко посещаемый прохожими; напротив высились огромные богатые хоромы, наглухо заколоченные и никем не обитаемые, что придавало проулку унылый, угрюмый и даже таинственный вид.

Эти заколоченные хоромы уже давно привлекли внимание любопытного и скучающего на чужбине грузина. Он часто сидел у «косящата оконца» и допытывал себя, что сталось с обитателями этого заколоченного дома, что произошло за этими закрытыми ставнями?

Он был уже немного ознакомлен с обычаями страны, у которой его царевна и отчизна искали теперь защиты. Он знал, как жестоки, как беспощадны нравы этого чужого ему русского народа, который они, грузины, считают православным и который поступает иногда не лучше поганых персов и нечистых турок. Князю не раз приходилось слышать, как за одно неосторожное слово, за один неловкий шаг человек летел с головокружительной быстротой с высоты в бездну; как гибли целые семьи за ошибку одного лишь члена и какой дорогой ценой расплачивались люди за одну минуту власти и земных почестей.

Джавахов за себя и своих, конечно, не боялся. Слишком высоко ценил он права гостеприимства и, думалось ему, как и всем его сородичам, что сам царь Алексей Михайлович отвечает за каждый волос, который упал бы с их головы; поэтому-то происшедшая утром ссора меньше всего могла тревожить его. Пугало его одно, а именно, что он не найдет своего кинжала, или если и найдет, то князь Черкасский не захочет отдать ему эту драгоценность. При этой мысли черные брови грузина угрозливо сдвинулись и во взоре его зажегся огонь…