Валериан Светлов - При дворе Тишайшего. Авантюристка

Вот и в светловском романе не говорится (наверное, потому, что писался он перед упомянутыми торжествами) о том, что любовница Петра Мария Гамильтон (сама она приветствовала, когда ее называли «Мэри») стала первой в истории Российского императорского Двора камер-фрейлиной!

…И как же все, после того, как Петр приказал «взять эту женщину» (но уже не в романе, а в подлинной ее истории), повернулось с этим ее «иноземством»! Уже сам «штиль» указа Петра о казни матери-детоубийцы говорит о низвержении вчерашней камер-фрейлины, человека действительно хотя и дальнего, но-таки шотландского происхождения, в ее нынешнюю, «коренную» теперь национальность: «…девка Гамонтова», «…жила в блуде» с денщиком Иваном Орловым, «была от того брюхата трижды»… И так далее.

Но что характерно для тогдашних настроений самого «коренного» народа, так это его убежденность: в царевой кунсткамере, в банке со спиртом, находится голова не «указанной девки Гамонтовой», а «…Гамильтон, немки, прислужницы немки ж, занявшей место жены его законной, данной ему, царю, Богом».

Не в подобном ли настроении когда-то, начав смуту, стрельцы-староверы растерзали первым именно Артамона Матвеева— того, кто первым связал возвышение своего рода с этой иноземной фамилией? Все, как говорится, вернулось на круги своя…

Нет, конечно: народ свой, отечество свое Петр Первый любил. Но любил как бы лишь для будущего, с «варварством» старины поступая по-варварски — во имя того будущего, которое строил и в котором русская, выстраданная народом со времен татаро-монгольского нашествия государственная идея должна была, по нему, найти свое великое, имперское (!..) воплощение.

Те, кто воспринимают отечественную историю как затянувшееся на века духовное возвращение русских из «Татарии», в которой-де растворились мы вместе со своими поработителями, могут сказать, что повествование в романе «При дворе Тишайшего» о грузинском посольстве напоминает роман И. Лажечникова «Басурман» с его описанием несчастной судьбы иноземца в «полуазиатской» России…

Но в то же время и вопрос: почему иноземцев всегда тянуло в «такую» Россию? Немцы, итальянцы, французы, датчане, шведы… становились здесь всемирно известными учеными, ювелирами, архитекторами, художниками, балетными постановщиками, композиторами… Костелы и кирхи открывались для иностранцев почти во всех крупных российских городах, но их потомки все почти перешли в православие, став здесь в том числе и священнослужителями и даже святыми.

Что же касается столь настойчиво «проявленной» в светловском романе нерешительности царя Алексея Михайловича в ответ на просьбу другого народа о присоединении к России… Теперь, с получением многими народами бывшей Российской империи независимости в мире, значительно уже отошедшем от волчьих законов прошлого, когда спасались в «тюрьме народов» (как назвал свое Отечество известный всем деятель) от нашествий соседей, подчас просто от геноцида, их историки пишут, что подобные присоединения и сами войны, которые вела Россия… подчас вдали от своих границ, «были продиктованы интересами этой империи». Да уж!

…Десятки, нет, за века русско-турецких войн — сотни тысяч медных солдатских крестиков, растворившихся вместе с их владельцами в «христианских землях» той же Грузии, Армении, Молдавии, Румынии, Болгарии! Милые, родные вы наши «империалисты»!..

Запечатлено в истории то «сокрушение сердца», с каким еврей-меняла из Перекопа, пораженный тем, как день за днем гонят татары людей на крымские, известные от Алжира до Индии невольничьи рынки, воскликнул:

— Господи! Неужели еще остались люди на Украине?

Что ж… Русь, разделенная трехвековым, с трех сторон, чужеплеменным удушьем на три народа, должна тогда была воссоединена быть.

А раскаяние русского автора в конце своего романа за печальный исход грузинского посольства в Москве — это восприятие тогда происходящего… человеком более позднего времени, человеком Российской империи, величием которой так хотел Петр заставить его— не обязательно русского по национальности — гордиться в будущем…Величайшей в истории человечества империей своей, в которой каждый россиянин— в том числе потом и грузин — был и рабом и императором одновременно.

…Сражаться же с персами и турками тогда, когда даже еще не был отвоеван захваченный три века назад литовцами и поляками Смоленск? Непонимание и укор здесь… от любви. Поистине русской боли-любви автора к народу, который-таки, после долгих еще страданий, вошел в Россию. И с доблестными сынами которого он потом вместе за нее сражался в составе знаменитой Дикой дивизии…