Виктор Суворов - Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]

— Товарищ Сталин, курьерский «Куйбышев — Москва» ушел час назад, следующий завтра.

— Я знаю, товарищ Бочаров. Поэтому приказал графики ломать, курьерский поезд «Куйбышев — Москва» остановить и вернуть. Он через двадцать три минуты будет у вас в Куйбышеве. У первой платформы. Вам я заказал купе в правительственном вагоне. Начальник станции с билетами ждет. А начальнику милиции Куйбышева я приказал выделить вам автомобиль и все движение в городе на участке от управления НКВД до вокзала блокировать. Самое вам время успеть на наше веселье.

— Слушаюсь, товарищ Сталин. Но есть ли повод для веселья?

— Повод есть, товарищ Бочаров. Там у вас на спецучастке проходила практику некая Жар-птица. Она выполнила свою задачу. Там у вас на спецучастке она превратилась в настоящую разведчицу. Уверен, у Гитлера такой нет. Так вот, мы тут с товарищами посоветовались, да и решили эту самую Жар-птицу чем-нибудь наградить. Только еще не решили, чем именно. Вам как раз представится возможность поздравить Жар-птицу с наградой от имени личного состава Куйбышевского управления НКВД. Кроме того, товарищ Бочаров, у нас есть о чем с вами потолковать.

Прет «Главспецремстрой».

Достал Сей Сеич из тайника в своем купе орден Ленина. Осторожно положил на столик рядом с Жар-птицей.

Прет «Главспецремстрой», и Жар-птица в нем. И гремят-гремят мосты. Нет конца мостам. Один огромный мост. Грохочет и обрывается вдруг, и летит Жар-птица в грохочущем вагоне, и смеется. И вновь попадает «Главспецремстрой» на грохочущий мост, и прет поезд, и гремит, и свистит. И режет прожектором тьму. Нестерпимой болью режет глаза прожектор, и закрывается Жар-птица рукой от бьющего света. И Холованов рядом, и шарфом своим белым шелковым хочет закрыть ей глаза. Чтоб не слепило ее. Да, Холованов, да. Закрой глаза шарфом. Ты не Холованов вообще. Ты — Дракон. Какое прозвище смешное — Дракон. Смешно?

Смешно. Сей Сеич в углу: бу-бу-бу. Не дает Сей Сеич Холованову шарфом глаза ей закрыть. Какой человек нехороший этот Сей Сеич. Высмеять его. Ха-ха-ха. Как нам всем смешно. Очень вы, Сей Сеич, смешной товарищ.

Но где же товарищ Сталин?

Наклонился кто-то над Жар-птицей и ласково так:

— Где «Контроль-блок»? Где дело на Гуталина?

— Нет, — смеется Жар-птица, — только товарищу Сталину расскажу.

— Я и есть товарищ Сталин.

— Нет, — смеется Жар-птица, — ты не Сталин. Я знаю Сталина.

— Поверь мне, я — Сталин.

Смешно ей. Смешно до слез. Жарко и смешно: не верю тебе, усатый. Ну какой из тебя Сталин?

Взял Сталин ладошку ее горячую в свои руки: поверь мне.

— Товарищ Сталин, наука в данном случае ничего гарантировать не может.

— Ничего?

— Ничего, товарищ Сталин.

— Какая у нас негарантированная наука.

— Товарищ Сталин, тут случай почти исключительный. Все связано с памятью. У каждого человека хорошая память. Но обычный человек использует менее сотой доли своих способностей запоминать. Среди обычных людей встречаются те, кто использует свои способности на половину, на три четверти или больше, но тогда горизонты раздвигаются и возможности запоминать резко увеличиваются. Чем больше мы загружаем свою память, тем больше увеличивается ее объем. Но это — об обычных людях. Среди обычных людей встречаются феноменальные исключения. В каждом миллионе людей есть три-четыре человека с памятью поистине выдающейся. Но и это не все. Среди семидесяти-восьмидесяти миллионов людей может встретиться один с памятью, у которой вообще нет пределов, нет границ.

— Вы не смогли найти пределов ее памяти?

— Когда она начала работать в монастыре, мы пытались определить пределы ее памяти и не смогли. Не потому, что плохо работали. Эти пределы не сможет найти никто. Их нет. Это случай крайне редкий. Возможно, она одна такая на всю страну. Может быть, есть еще кто-то один. Но по теории вероятности во всей нашей огромной стране сейчас третьего такого человека не должно быть. Люди с такой памятью были в предыдущих поколениях и, возможно, появятся в будущих. И только такие поистине исключительные личности, у которых память беспредельна, иногда впадают в странную болезнь. Иногда от физического и нервного напряжения восприятие обостряется до крайности. Тиканье часов она воспринимает как удары молота о наковальню у самого уха. Любой самый слабый свет она воспринимает как удар сверхмощного луча прожектора в лицо. Она чувствует запах цветов в соседнем доме. Мы держим ее в совершенно темной комнате в абсолютной звуковой изоляции. Она голодала потому, что запах любой пищи ее душил. Есть надежда, что болезнь пройдет сама. Есть обнадеживающие признаки. Она не приходит в сознание, но температуру удалось сбить. Нам удается ее кормить, и смерть от физического истощения ей больше не грозит. Мы вносили в ее комнату цветы, и это не причиняло ей боли. Но восприятие звуков и света по-прежнему болезненно обостренное…