Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста

Через два часа после наступления темноты раздался голос впередсмотрящего:

– Прямо по носу земля!

– Слава тебе господи! – дружным хором отозвались моряки, преклонив колени.

– Должно быть, Канары, – сказал штурман, вглядываясь в причудливые гирлянды дрожащих огоньков на горизонте.

С головной каравеллы передали: «Стать в виду гавани; к берегу не приставать».

Суда исполнили приказ и замерли на якорях на расстоянии в два аркебузных выстрела от Тенерифе.

Экипажам выдали двойную порцию мяса и вина.

– А я-то не мог понять, с чего это он так расщедрился, – пригубив и сплюнув, проворчал Веласко, – чистый уксус.

Незадолго до полуночи первоначальная веселость вдруг сменилась у всех вялой истомой. На корме кто-то стал перебирать струны лютни, и с адмиральской каравеллы ему ответила другая; начался их нежный, кроткий и степенный разговор. Над водой полетел звучный и печальный голос певца. Филипп не мог понять, на каком языке он пел – не то по-французски, не то по-испански.

– Это лангедокское наречие, – объяснил ему Рондон, – на нем говорят в Провансе. Меня выучил ему коннетабль Бурбон, который хотел стать королем всей Южной Франции.

Кем утрачена нить

Путеводная долга,

Тот не знает, как долго

И куда ему плыть.

Нить же эта

Вплетена в песнопенье. Кто ищет ответа,

Тот прислушайся к песне и пой,

И увидится путь, и у каждого свой.

Невыразимо печальный напев продолжал звучать. Мурсия вполголоса переводил:

– Речь идет о том, что праведники скоро воскреснут, а язычников настигнет кара…

– Подождите! – прервал его Гуттен. – Ему отвечают! Другой голос, столь же печальный, запел о жестоких владыках, о покинутых очагах, об огне…

– Это стариннейший рыцарский романс, – объяснил Мурсия, – его исполняли когда-то трубадуры.

Невидимый певец, находившийся на адмиральской каравелле, начал другую песню – в ней слышалось воинственное упоение.

– Да помолчите хоть минутку, Мурсия! Дайте послушать!

Погиб Монфор,

И с этих пор

В Тулузе гулянье,

И ликованье,

И процветанье.

Погиб Монфор.

И с этих пор

Искуплен былой позор.

Больше часа продолжалась эта перекличка, и к полуночи голоса и звон лютней стихли, но через несколько минут снова послышался перебор струн, игравших ту же мелодию, что и в самом начале, а с каравеллы Филиппа донесся ответ. Потом у самого борта громко плеснула вода, и тотчас безмятежность ночи сменилась тревожной суетой.

– Эй, Педро! Педро, где ты? – закричал кто-то.

– Человек за бортом! – грянул во тьме голос Спиры. – Шлюпки на воду! Отыскать его!

Четыре шлюпки, освещая темную гладь моря зажженными факелами, закружились на месте. Гуттен. напрягая зрение, глядел вниз.

– Вот уж подлинно: как в воду канул. Никаких следов! – крикнул Гольденфинген.

– Да куда же он мог деваться? – в недоумении спросил Гуттен.

– Дон Филипп! – окликнули его с борта адмиральского корабля. – Поднимитесь ко мне!

– Сейчас! – ответил Филипп и по шторм-трапу соскользнул за борт.

На каравелле Спиры царила сумятица: несчастный Педро упал в воду не по несчастной случайности, но желая покончить с собой.

– Это он играл на лютне, – шепнул кто-то на ухо Филиппу.

– Вот ведь странность: он никогда особенно не томился и не грустил…

– Скорей наоборот: сегодня он был особенно весел и впервые за все это время взялся за свою лютню. Никто и помыслить не мог о том, что у него на уме такое. Зачем понадобилось сводить счеты с жизнью нашему Педро?

Хорхе Спира был вне себя.

– Кто пел на вашем корабле? – спросил он Гуттена.

– Понятия не имею. По правде говоря, я не интересовался этим.

– Прикажите разыскать и немедля доставить ко мне!

Хуан де Себальос, посланный Спирой, вернулся и доложил:

– Никто не знает! Кого я ни спрашивал, никто не может дать ответ!

В пляшущем свете факелов изуродованная щека Спиры выглядела особенно зловеще. Гневно он повернулся к Филиппу:

– Сколько человек из команды умеют играть на лютне?

– По крайней мере половина…– растерянно отвечал тот.

– Ну хорошо…– прошипел капитан-генерал, – завтра утром, до выхода в море, вы доложите мне, у кого из ваших людей ухо без мочки!

– Что? – переспросил вовсе сбитый с толку Филипп.

– Я желаю, чтобы вы лично удостоверились, есть ли среди ваших людей такой, у кого ухо со сросшейся мочкой и кто из-за этой особенности не может носить серьгу!

Гуттен в полнейшем недоумении вернулся на свой корабль.