Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста

– Не будет этого! – непреклонно сказал Филипп. – Я не собираюсь удирать от преследователей, как жалкий трус. Кого мне опасаться? Карвахаля? Я победил его, и я его унизил. Он потерял почти всю свою конницу и большую часть оружия. Жаль, что ему досталась добыча и план покорения Эльдорадо.

Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он приказал своим тридцати всадникам устроить бивак под сенью небольшой рощицы, прохлада которой была особенно желанна после перехода по колючим зарослям.

Филипп улегся в гамак и устремил взгляд на лунный диск, полускрытый переплетением ветвей. Ему казалось, что он то возносится куда-то ввысь, то погребен заживо.

Завершался этот бурный, богатый событиями и неожиданностями день – день его триумфа, и только поведение Каталины вселяло в душу Филиппа недоумение и досаду. Янычар подтвердил его подозрения: да, там, у реки, Каталина заманила его в засаду.

– Если бы я не подоспел вовремя, песенка твоя была бы спета. Я узнал это от солдат за минуту до того, как они попытались схватить меня.

– Это не женщина, а дьяволица! – отвечал ему Гуттен.

– Э-э, дон Филипп, какая там дьяволица! Самая обыкновенная шлюха. У этих тварей особенный дар: они нутром чуют удачу. И не мудрено: они ведь с рождения должны быть настороже. Они широко открывают объятья первому встречному, но глаза у них открыты еще шире, и уж они своего не проморгают, будь уверен. Раз попавшись, они начинают морочить других и взыскивают с дурней то, что задолжали им прохвосты. Мне ли не знать этого – я ведь сын знаменитой проститутки «Уноси ноги», потаскухи по ремеслу и отравительницы по призванию.

Филипп, улыбаясь, слушал его, мысленно сравнивая речи Герреро с тем, что когда-то в Арштейне говорил ему их замковый капеллан: «Чем красивей женщина, тем больше вероятия, что она – орудие сатаны, только и мечтающего погубить таких юношей, которые, подобно тебе, принесли обет целомудрия».

Как потешался над этим Федерман!

«И ты, и твой монашек просто с ума спятили! Что общего между женщиной и сатаной? И мужчины, и женщины повинуются непреложному закону, а такие красавицы, как Берта, едва ли не с пеленок знают, что способны покорить мир, вот они и тешатся с кем и сколько их душе угодно. Оттого и проистекает их уверенность с теми, кому они по сердцу: они точно вода для жаждущих уст. Если, как обычно это бывает, лицо воздыхателя в их присутствии озаряется радостью, они тотчас начинают ломаться и жеманничать: сегодня, мол, нет, но завтра – ваша. И ведут они себя в точности как суки в поре – убегают от кобелька, чтобы потом остановиться и отставить хвостик. Но если им попадается такой, на кого их ужимки не действуют – вот ты, например, – то они готовы позабыть и приличия, и стыд, лишь бы добиться своего. И уж тогда не ты их обхаживаешь, улещиваешь и прельщаешь, а они сами сбрасывают с себя одежду и взбивают подушки. Вот чем объясняются все твои приключения с бабами: вовсе они не бесстыдные дщери сатаны, а ошалевшие от похоти самки, позабывшие о притворстве».

Гуттен предавался этим воспоминаниям, вслушиваясь в стрекот цикад, нарушавший безмолвие ночи. Сон не шел к нему. Во рту пересохло. В десяти шагах от него журчал ручеек. Весь отряд спал. Лишь четверо часовых – по одному на каждую сторону света – охраняли сон своих товарищей. Гуттен медленно направился к ручью, ничком бросился на землю и припал губами к роднику. Ощущение того, что рядом кто-то стоит, пронизало его: он поднял голову. На другом берегу стояла, улыбаясь ему, женщина.

– Ваша милость! Очнитесь! Что с вами? – говорил один из часовых, с силой тряся его за плечо.

– Где я? – ошеломленно спросил Филипп. Он провел ладонью по лицу, увидел кровь и понял, что губы у него разбиты.

– Когда мы подбежали, вы бились, как в падучей, а изо рта у вас шла пена.

На рассвете Филиппа разбудил Янычар:

– По дороге из Эль-Токуйо скачут трое…

– Должно быть, еще кто-то решил покинуть Карвахаля, – сонно ответил Филипп.

– Непохоже, – возразил Герреро, узнавший в одном из верховых Хуана Вильегаса.

– Приветствую вас, ваша милость! – закричал тот. – Я прибыл к вам, чтобы повторить уже сказанное: вам нечего больше опасаться Карвахаля – после вчерашнего поражения он совершенно раздавлен.

– Ваша милость, – заговорил второй, – не оставляйте нас без оружия и лошадей на растерзание тысяч дикарей, которые не преминут воспользоваться нашей слабостью.

– Сжальтесь над нами, ваша милость! – воскликнул третий. – Подумайте хотя бы о наших женщинах и детях.