Франсиско Эррера Луке - Луна доктора Фауста

– Как только вы уехали в Коро, капитан Лопе стал твердить, что давнишние, еще севильские его подозрения подтвердились, – стараясь выражаться поприличней, продолжал Диего, – однако поначалу никто ему не верил. Но если вы и впредь будете хранить свое целомудрие столь же ревностно, при первом же столкновении ваши недоброжелатели вновь пустят в ход сплетню.

– Выслушайте меня, дон Диего, и я надеюсь, мои слова покончат с этим недоразумением. – И Филипп поведал о том, как баварский крестьянин Франц Вейгер, переодевшись женщиной, склонил ко греху неустрашимого кастильца.

– Сознаете ли вы, ваша милость, как обманчива внешность? Иной раз приходится больше заботиться о видимости, чем о сути. Желаете добрый совет? Позабудьте свою сдержанность – блудодействуйте напропалую! Человеку молодому и здоровому это сам бог велел. Попробуйте, каковы на вкус эти индеанки, что в таком изобилии вьются возле нашего лагеря. По красоте они не уступят андалусийкам, а пылу их позавидуют даже мавританки. Не чурайтесь их, ваша милость! Блудите вволю, а падре Тудела отпустит вам ваши грехи, приняв во внимание, что блуд ваш – не прихоть, но государственная необходимость.

От беседы с Монтесом в душе Филиппа остался горький осадок.

«Нет, – думал он, – разумеется, эти хорошенькие дикарки вовсе не внушают мне отвращения – у них такие длинные стройные шеи и груди как маленькие дыни. Какое там отвращение – напротив, меня влечет к ним. Но я хотел служить примером добродетели моим солдатам, уподобившись нашему государю, который в отличие от распутного Франциска так благоразумен и сдержан. Как разговорился-то Диего!.. Однако жара сегодня несносная, – размышлял он, обливаясь потом. – Костер не отгоняет москитов, зато я если не изжарюсь заживо, то уж, наверно, прокопчусь…»

Желание гнетет его, не дает ему покоя. Все равно – герцогиня ли, Каталина, или Амапари, или еще кто-нибудь. Ему нужна женщина, ее упругая, живая, влажная плоть. Желание, мгновенно покончив со всеми его колебаниями, заставляет Филиппа выпрыгнуть из гамака, желание гонит его к журчащему во тьме ручью. Филипп бросается в воду, но ни холодная вода, ни смех солдат не в силах ни погасить его пыл, ни хотя бы утишить его. Он выходит на берег и неожиданно слышит женский голос:

– На какого зверя изготовили вы свое копье, сеньор губернатор?

Филипп всматривается в темноту.

– Амапари! – восклицает он, узнав наложницу Лопе де Монтальво, как всегда обнаженную и как всегда улыбающуюся.

Раз, и другой, и третий ярко разгорается тлеющая головня, раз, и другой, и третий раздувает индеанка пламя.

– Откуда ты взялась? – спросил он, тяжело дыша.

– Я поджидала тебя. Мне не хотелось идти с Лопе в ту страну, где на вершинах гор лежат облака.

– Ах, боже мой! – вскричал вдруг Гуттен, объятый неведомым, отцовским чувством.

– Что с вами, сеньор? – снисходительно спросила индеанка, не переставая ласкать его.

– Ты, наверно, понесла от меня!

– Нет, сеньор. Об этом уже без вас озаботились месяца три назад.

– Неужели правда? – радостно воскликнул Филипп. До самого рассвета, покуда колчан его не опустел, посылал он стрелы в цель.

– Ответьте мне, дон Диего, почему в этом полуденном краю все чувства обострены так, что кусаются, точно бешеные псы?

– Ах, ваша милость, – отвечал хирург, поглаживая бороду. – Господь знает, что делает. В здешних широтах жизнь человеческая висит на волоске, и волосок этот может оборвать лихорадка, или голод, или наводнение, или засуха, или отравленная стрела, или клык ягуара, или землетрясение, или ядовитое жало какой-нибудь твари. Десять тысяч смертей приходится здесь на одну в Европе. Вот потому-то господь и рассудил по справедливости, что для мирового равновесия нужно, чтобы и людей здесь рождалось соответственно больше. Верно?

– Верно, – растерянно кивнул Филипп.

– Как же иначе достичь ему своей цели, как не заставляя нас тут совокупляться с большим пылом и рвением, чем за морем? В Новом Свете любострастие из смертного греха превращается в главную добродетель. Так я недавно и сказал дону Бастидасу: «Будь я епископом, всякую проповедь оканчивал бы словами: „Братие, совокупляйтесь! Жизнь прекрасна и быстротечна, а место ушедших в лучший мир не должно пустовать!“

Без особых происшествий миновал сезон дождей. Филипп не смог выполнить обещания, данного самому себе, и продолжал время от времени сходиться в укромных уголках с Амапари. Лишь через три месяца прекратились их встречи, хоть Филиппу нелегко далось это.