Мулк Ананд - Два листка и почка

— Нечего было есть, — мрачно произнес Гангу.

— Ты уже подписал договор? — спросил Нараин.

— Нет еще, — ответил Гангу.

— Все равно, теперь тебе уже не выбраться отсюда, — заметил Нараин, — ты уже никогда не вернешься на родину.

— Никогда, — согласился Гангу, как будто он и раньше догадывался о правде и примирился со своей судьбой. — А почему? — спросил он с внезапно пробудившимся любопытством.

— Скоро сам узнаешь, брат, — сказал Нараин. — Коготок увяз — всей птичке пропасть. Из этой тюрьмы не вырвешься, хотя здесь и нет решеток. Плантацию стерегут вооруженные стражники, и, если ты убежишь, они приведут тебя обратно. На днях стражники избили Балкришана, мальчика из деревни Сантал, за то, что он убежал; мальчишка надеялся, что ему удастся пробраться в Удх, к матери. А ночью стражники с фонарем обходят поселок и отворяют дверь в каждом доме, проверяя, все ли на месте. До моего приезда здесь каждый вечер была перекличка.

— Бута не говорил мне об этом, брат, — воскликнул Гангу; он возмутился при мысли, что за ним будут следить, хотя в глубине души он уже переломил себя и был готов ко всевозможным унижениям. У него на лбу обозначились скорбные складки, которые потом так и не разгладились.

— Ничего, брат, все обойдется, — начал утешать его Нараин, увидав, что чересчур напугал новичка. Помолчав, он продолжал: — Я же говорю, что здесь у нас по крайней мере есть еда, а в Биканере мы бы погибли с голоду. У меня на глазах умерли три моих брата и двое сыновей. Мы с Шамой целый месяц питались одними листьями, у нее пропало молоко в грудях, и Балу чуть не умер. А теперь вот какой вырос нам на радость, — и нежность к сыну волной поднялась в его груди.

Гангу посмотрел на своих детей, увлекшихся игрой с сыном Нараина, и тоже почувствовал некоторое облегчение.

— Эй, Балу! — внезапно крикнул Нараин, — беги и скажи матери, чтобы она приготовила гостям поесть. — Потом он обернулся к Гангу: — Поужинайте с нами сегодня вечером.

Гангу поспешил отклонить приглашение Нараина.

— Не беспокойтесь, брат. — Как все зажиточные горцы, он с презрением относился к жителям Биканера, считал их грязными, нищими, уличными попрошайками.

— Право же, нет никакого беспокойства, брат, — настаивал Нараин. — Мы с тобой называем друг друга братьями и должны жить дружно, как братья.

— Ты очень добр, но нас так много, — продолжал Гангу отказываться, — хозяйке будет слишком много хлопот. У нас еще остались сдобные лепешки с дороги, мы поедим и ляжем спать.

— Нет, нет, какие там хлопоты, — уверял Нараин; он все еще придерживался старинного обычая гостеприимства, хотя при новых экономических отношениях, укоренившихся в стране, в ходу было правило: «отдай мне свои глаза, а сам шарь впотьмах».

— Ну, спасибо, брат, — согласился наконец Гангу и позвал дочь и жену:

— Леила, дитя мое, иди помоги тете готовить! Мать Леилы, не хочешь ли познакомиться со своей сестрой?

— Пойдемте за мной, девочка, и ты, сестра, — сказал Нараин. — Я вас проведу к матери Балу.

Леила и Саджани пошли за Нараином. Будху, держа в одной руке яркий пушистый шерстяной мячик Балу, другой ручонкой уцепился за передник сестры.

Гангу посмотрел на долину, расстилавшуюся перед ним: солнце окрашивало ее пологие склоны, где росли рядами чайные кусты, то в желтые, то в ярко-красные, то в темно-синие тона. «Тут, должно быть, богатые урожаи», — подумал он. Листья шелестели, и ему вспомнилось, как на его родных полях в годы обильных дождей качаются на ветерке стройные стебли пшеницы, склоняя к земле тучные колосья. Увидел он и себя, ничтожную былинку, затерявшуюся в необъятных просторах полей, когда под вечер он возвращался усталый домой, к своей Саджани; он улыбался тогда и ей, и себе, и всему миру, уверенный, что все везде обстоит прекрасно. Каким невероятно далеким казалось ему теперь время, когда он женился и владел пятью акрами земли! Глядя на долину, которую вечерний свет превратил в золотистый сад, не хотелось верить, что жизнь здесь так ужасна, как рассказывал Нараин. Гангу ничего не замечал вокруг, он так устал после дороги, что мысли путались у него в голове; он чувствовал, как усталость, подобно медленно действующему яду, сковывает его тело; ему трудно было бы даже пальцем шевельнуть; в его душе замерли все желания — он застыл в каком-то смутном оцепенении.

Вдруг послышался шум, Балу прибежал с криком: — Отец! Сахиб, сахиб! — Гангу встрепенулся и стал оглядываться по сторонам.