Иван Шмелев - Гражданин Уклейкин

Послышался шорох: кто-то раздавал маленькие бумажки. Дали и парикмахеру, а Уклейкин опоздал, так как сзади, из-за плеча, выдвинулась чья-то пухлая рука с толстым кольцом и забрала остатки.

— Дозвольте вас спросить… это что ж будет?

— Листки, — вяло сказал парикмахер.

— А-а… Про выборы?

Но ответа не последовало, так как парикмахер закашлялся и долго сморкался.

Становилось жарко. Уклейкин чувствовал, как смокла рубаха, а парикмахер морщился, слыша струйки лука и прели.

В тоске взглянул Уклейкин наверх. Там гудели, курили, стряхивая вниз пепел. Кто-то даже плюнул в проход. Кто-то сморкался в стрелку. Там было привольно. Сидели на барьере, на шубах, и даже лущили семечки.

— Скоро, что ль?.. Пора начина-ать!

«Черт меня сюды понес. Эх, народищу-то что набилось», — думал Уклейкин, обводя глазами верхотурье.

Он уронил картуз, нагнулся и учуял тяжкий запах от ног.

Звонок.

На открытой сцене, изображавшей из приставных декораций комнату, за маленьким столиком сидел знакомый заказчик, следователь Стрелков, и звонил. За ним, на стульях, — господа в пиджаках.

Все стихло. Уклейкин насторожился.

А председатель, назвав собравшихся «гражданами избирателями», заявил, что так собрались они впервые, что они «призваны… законом! — это слово прокатилось особенно внушительно, так как председатель обладал густым басом, — на великое строение земли…»

Уклейкин опять уронил картуз, завозился и услыхал шипенье парикмахера:

— Тише… вы!

Далее председатель сказал, что, прежде чем приступить и т. д., надо выбрать председателя. Сейчас же выбежал кто-то сбоку и предложил Стрелкова. Галерка отозвалась немедленно и решительно:

— Просим! Стрелкова!!! Он мо-жет!

Но неподалеку крикнул кто-то:

— Балкина!

И началась борьба.

Встрепенулся парикмахер и закричал пронзительно:

— Просим!.. Пожалуйста!.. Балкина!.. Но Балкина желали не все, а галерка настойчиво требовала Стрелкова.

— Балкина кричите! — толкнул парикмахер в бок Уклейкина. — Балкина!.. Бал-ки-на-а!!

Но Уклейкин не крикнул, выжидая и все еще чего-то опасаясь.

А председатель, тот самый, что говорил, открывая собрание, уже раскланивался и призывал к порядку.

«Победили. Наши победили», — почему-то решил Уклейкин.

К столику председателя стали подходить и что-то шептать.

«Должно быть, поздравляют».

— Господин пристав!.. Вы куда? — уверенным густым басом сказал председатель. Повернулись головы.

— Полиция, по закону о предвыборных собраниях… присутствовать здесь… не может! Прошу вас покинуть собрание!..

Это было так неожиданно. Это было прямо невероятно. Уклейкин разинул рот и ждал, что будет. А с галереи уже неслось радостное и угрожающее:

— Вон!.. Бр-раво!..

И ничего страшного не случилось. Пристав на секунду пришел в замешательство, сделал неопределенный жест и, полуоткрыв рот и не сказав ни слова, скрылся под ликующий рокот голосов.

— Ти-ше!.. Прошу успокоиться…

Уклейкин с благоговением и благодарностью взирал на председателя, причмокивал и думал, что такого человека обязательно надо выбрать.

И голос и ухватки. И вообще — молодчина.

Он почувствовал свободу движений и уверенно откинулся на спинку. Галерея еще не успокоилась.

— Горлопаны… только бы им… — сердито сказал парикмахер. — Напустили мужичья…

Он вынул платок и стал сеять резедой.

— Что ж… Теперь все одинаки… — примирительно и сколько можно вежливо сказал Уклейкин. — Выражать желают себя потому…

— С вами не говорят — и не лезьте.

— И я… тоже с вами не разговариваю… и вы…

Он сказал это дрогнувшим голосом, шепотом, и сразу почувствовал, что стена, только что разделявшая его от этого господина с часами и резедой, упала и он может разговаривать и «выражать», так как парикмахер замолчал.

А председатель уже говорил резко и внушительно, что, прежде чем намечать кандидатов, необходимо выслушать представителей разных политических групп, необходимо тщательно взвесить, вдуматься, сознать и т. д.

Уклейкин с непривычки разбирался плохо: было много непонятных слов и выражений. И спросить ни у кого нельзя. Слева сидел вялый старичок и, положив подбородок на палку, клевал носом, а с парикмахером установились натянутые отношения. Но суть была понятна, понятна главным образом потому, что председатель говорил твердо, точно рубил, часто упоминал слова «право» и «гражданин», и у него выходило «пр-р-р-аво», и веяло бодростью от его уверенных жестов, и каждое понятное слово в конце концов укрепляло надежду, что все председателю известно, все для него просто и что все будет выполнено.