Вячеслав Шишков - Пейпус-Озеро

– Господа, господа… Что это значит?.. Ая-я-й… – наконец прикултыхал и генерал, еле волоча отсиженную ногу.

– Честь имею кланяться, ваше превосходительство, – щелкнул шпорами поручик. – Конфликт улажен и… в вашем отсутствии.

К Николаю Реброву пришел Трофим Егоров, они вместе отправились отыскивать возницу-эстонца, чтоб условиться с ним о дне побега. Егоров очень обрадовался, что поручик Баранов бежит с ними. – Это такой человек! Такой человек! Этот выведет. – Они зашли, как их учили, в мелочную лавчонку, помещавшуюся возле какого-то средней руки фольварка, и наказали рыжему лавочнику, чтоб он уведомил возницу.

– Сколько народ?

– Девять.

– Надо два подвода… Ладно, скажу. Через три дня в ночь… Какая день? Суббот.

Николай Ребров расстался с Егоровым и пошел навсегда проститься с Марией Яновной. Как-то она живет? Иногда воспоминания о ней меркли, заслонялись повседневным сором и служебными заботами, но чувство благодарности за спасение его жизни и весь ее милый, пленивший юношу облик, крепко вросли в его сердце. Чем ближе подходил он к заветному дому, тем неотвязчивей впивалась в мозг давно отзвучавшая бредовая фраза: «Дмитрий Панфилыч помер». Жив или помер, жив или помер?.. А вдруг… – Николай Ребров несмело потянул скобку двери.

– Коля! Милый! Почему ты так долго был прочь?! Отец, гляди кто пришел! – сорвала с груди фартук, бросилась к нему на шею растрепанная, раскрасневшаяся у плиты Мария Яновна.

И юноше вдруг стало так тепло и радостно у родной груди.

– Ого-гогого – вылез, загоготал, смеясь, старик. – Троф пилить? Давай-давай… – тоже обнял юношу, поцеловал и укорчиво закачал длинноволосой головой. – Эх, дурак, дурак… Такой девка упускал.

– А как, Дмитрий Панфилыч здоров? – и юноша затаил дыханье.

Старик сердито, безнадежно махнул рукой. Мария Яновна сказала:

– Умер.

Юноша отпрянул прочь:

– Как! Неужели? Царство небесное… Когда?

– Жив, – сказала она печально. – К сожалению – жив… Но для меня, для мой сердца – он мертвый… – и вновь засмеялась звонким, чистым смехом. – Ну, как я рада. Садись, говори… Николай, милый! Ах, что же я такая неодетая!.. – и она быстро скрылась за перегородкой.

Николай заметил, как она перекрестилась на-ходу и что-то зашептала, должно быть, молитву.

– Ничего, ничего… как это… – старик, попыхивая трубкой, накинул шубу и – к выходу. – Ничего… Одеваться пошел Мария. Ничего. Ладно… А я в лавку, – подмигнул он и захлопнул за собой дверь.

Юноша смутился. Намеки старика толкали его за перегородку, где вдруг призывно захрустело полотно иль шелк. Кровь юноши на миг остановилась.

– Мария! – перегородку опахнуло полымем, дом исчез, и мимо его взора процвело черемуховым цветом, проплескалось белое видение.

– Милый!.. Ах, какая несчастная твоя Мария…

… И Николай сладостно подумал, что он опять в бреду…

… Когда под окном послышались шаги, Мария, обнимая юношу нагими полными руками, в третий раз сказала, почти крикнула:

– Неужели ты не можешь понимать, что пропадешь в России!.. Такой голод, такой кровь везде… Сразу в сольдат и на война… Ну, оставайся же…

– Нет, Мария, не могу.

– Ах, оставь! – топнула она с брезгливой гримасой. – У меня и так боль… Не понимай, куда деть. Митрий развратник!.. Митрий таскается по чужим женщин… Пфе! Какой дрянь! Так только может допускать необразованни матсь… мужик.

– Как ты могла сойтись с таким?

– Ах, смешной вопрос. Как ты попал сюда? А мой брат лежит в вашей земле? Как старуха, жена Митрий, живет в бане с какой-то ваш чиновник? Как убили ваш царь Николай Александрович? Все не от нас… Судьба. – Шаги заскрипели в сенцах. Мария схватила юношу за руку. – Слушай! Тебе сколько лет?

– Двадцать, – прибавил Николай.

– Мне двадцать один, – убавила Мария. И быстро, задыхаясь. – Слушай! Мы бросаем все, бросаем Митрий, бросаем мой отец, едем в Ревель. В Ревели у меня родня, деньги… Слушай! У меня там дом… Дядя умирает и присылал мне письмо… Слушай, Коля! Мы будем без нужда, ты служить, я могу поступать в больниц. Не бегай в Россию, молю тебя, как бога Христа!.. Скоро большевики уйдут, мы поедем к твой родитель. Ну, милый, ну… – Она тормошила его, заглядывала в его глаза безумными глазами. – Ну, ну!..

Юноша менялся в лице; да и нет, клубясь, свивались в его душе как змеи, и вот одна змея подохла.

– Нет, Мария! Бегу, – ударил он резко, как ножом. – Прости меня.

Из ее груди вырвался хриплый стон, она с ненавистью оттолкнула его и проплескалась в белом полотне за перегородку, крикнув: