Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев (Книга 3)

Федьку Петушкова привели из кабака под руки, прислонили спиной к изразцовой печке, чтобы не упал. Он еще не стар, но давно потерял облик человека. Грязные волосы торчком, глаза белые, стеклянные, левый глаз подбит, лицо отечное, нос мягкий, ветхая рубаха разодрана от ворота до подола, сухоребрая грудь с поджарым животом голы, рваные штаны лезут вниз и распухшие, в струпьях, ноги босы. Он сопел, покачивался, туго соображая, где он, кто пред ним.

– Все пропил, Федя? – сочувственно спросил его воевода.

– Окромя совести – все! – взмахнул рукою Федька Петушков и посунулся носом, но был подхвачен сторожем и снова прислонен к печке. – За правду погибаю! Взяточники все, казнокрады. Душу вынули… Прахом все… Э-эх! – Он заплакал, затряс головой и брякнулся врастяжку.

– Ребята, – сказал воевода, – вынесите этот мерзкий прах во двор да бултыхните ему на башку ведер пять воды.

Федьку потащили, он хрипел, плевался, орал:

– Вот ужо-ужо… Вот ужо!.. Государь Петр Федорыч… Всем вам петля!

У воеводы яростно заиграли пальцы, сжимаясь в кулаки и разжимаясь, а волосатый рот перекосился.

Через час Федька отрезвел. Мокрый, посиневший, он сидел в канцелярии за столом, нюхал из бутылки муравьиный спирт, вздрагивал от холода.

Воевода, сдерживая гнев, разъяснил пьянице, что от него требуется.

Федька опустил голову, сжал виски ладонями и так сидел в окаменении очень долго, может, час, а может быть, и дольше. Все думали, что он уснул. Но вот, словно под ударом бича, он вдруг вскочил, распахнул дверцы шкапа, выхватил из громадного вороха бумаг трепаное дело, перелистал его и громко прочел выпись «Соборного уложения», главы десятой:

– «Буде который ответчик учнет у пристава укрыватися и во дворе у себя не учнет сказыватися, и приставу, взяв с собой товарищей, сторожить у двора его день, и два, и три, доколь тот ответчик сам или человек его или дворник со двора сойдет, и того ответчика или дворника, взяв, привести в приказ».

Воевода всхохотал, ударил от радости в ладоши, но вдруг, набычившись, загрозил глазами и голосом подначальным своим:

– Чуете, орясины стоеросовые? Все шкапы перевернули, а шиш нашли.

Спасибо тебе, Федя… Только смотри, язык вырву! – и воевода, стиснув зубы, сунул кулаком Федьке в нос. – Гей, сторож! Одеть его, отвести на кухню, накормить, напоить, уложить спать.

Вот и расчудесно. Значит, по закону можно на Твердозадова войной идти.

Быстро собрали отряд в двенадцать бойцов из ржевских посадских людей и второй гильдии купцов. Под водительством храброго купца Арбузова отряд обложил со всех сторон усадьбу непокорного раскольника, день и ночь чиня засаду.

А купчина Твердозадов спокойно отсиживался в своей крепости и в ус не дул. Забор на его усадьбе высокий, бревенчатый, утыканный по верху острым кованым гвоздьем. Время от времени показывалась над забором голова дворника Ивашки, вприщур озирала голова пустынную улицу с притаившимися по углам бородатыми воеводскими стражами и вновь скрывалась. Иногда сам хозяин залезал на чердак, чтоб в слуховое оконце посмотреть на осаждающих, по-злому улыбался в бороду, бубнил: «Знаю, лиса, про твои чудеса».

Спускался, шел в трепальню, набитую едкой пылью, по пути подзывал дворника Ивашку ласково говорил ему:

– Слышь-ка, Ваня. Ты в оба гляди. В случае чего – всех собак спущай.

Надо собакам на ночь изрядно винца подбавить в жратву, чтоб ярились пуще.

– Да уж будь в надеже, хозяин, – шептал толстыми губами широкоплечий парень. – Я супротив воеводы да супротив воеводских холуев сам зуб ярю, не хуже бешеной собаки.

– Во-во-во! – и купец протянул Ивашке сахарную сосульку. – На, побалуй… А я тебя, парень, не оставлю. Сколь у тебя бойцов-то?

– Да десятка с два… Дубинками махать могут ладно. Три рогатины, кой-какие топоришки имеются. Да два самопала.

– Во-во-во…

Всему городу ведомо было про осаду именитого купца. Простой народ, любопытства ради, не спеша прохаживался, с язвительной ухмылкой оглядывал несчастных воеводских караульщиков, что сидели на лавочках, на бревнах против осажденной твердыни. Иногда из озорства кричали: «Гляди, гляди…

Эй, караульщики! Твердозадов через заплот перемахнул!» – и прячась в толпе, быстро улепетывали дальше.

Даже купцы и люд чиновный, сидя в тарантасиках, трясогузках и линейках бок о бок с дражайшими своими половинами, расфуфыренными в модные салопы, в ковровые узорчатые шали, с густо насурмленными щеками, с подведенными бровями, лихо проносились на сытых лошадях, всматриваясь в онемевшие окна супротивного властям жилища.