Борис Тумасов: Русь залесская

А мастер Олекса искусный, на его кольчуги спрос не только в Московском княжестве, но даже в самом Великом Новгороде. Учил он Данилку терпеливо, показал, как собираются мелкие кольца одно к одному, как ставятся змеиные головки-заклёпки. Удивлялся Данилка, как ловко вяжет стальные рубахи Олекса, и ещё замечал, что каждую десятую кольчугу делает мастер хуже, и заклёпки слабее, и закалка не та. То же и с мечами: булат не булат, а так, обычная сталь.

Однажды не выдержал, полюбопытствовал, но Олекса сердито обрезал:

- На роток накинь платок.

А потом, смягчившись, пояснил:

- Смекать надо, ведь каждая десятая рубаха, десятый меч в Орду данью идут!

А вскоре стал Данилка свидетелем, как татарский баскак объезжал дворы, собирая дань-выход.

Баскак заходил в каждый дом, и оттуда выносили все, кто чем хану обязан. Тут были и холсты, и утварь, и оружие, и много иного, что брала Орда с Руси.

Подушную дань грузили на неуклюжие двухколёсные телеги с высокими бортами, баскак делал пометку в переписной книге, и телеги со скрипом следовали дальше. Побывал баскак и у Олексы. Хитрый мастер и приправил ему мечи да кольчуги слабой закалки. А после баскака собирал оброк княжеский тиун. Олекса самолично выбрал лучшие мечи и рубахи, отнёс на телегу, достал из кованого ларца мешочек с деньгами, из рук в руки передал тиуну.

А Данилке сказал многозначительно:

- Смекать надо…

Лет за тридцать до княжения Ивана Даниловича Калиты вниз по Москве-реке, на её правом берегу, монашествующие братья отстроили монастырь и назвали его в честь тогдашнего московского князя Данилы Александровича Даниловским.

Церковь и кельи с хозяйственными постройками огорожены тыном. К монастырю смердами из ближних сел и деревень протоптана не одна дорога. Они снабжают братию снедью, приносят мирские вести.

День и ночь в тёмной келье книжника и грамотея летописца отца Власия горит лампада, освещая бледное чело старца, седые космы и взлохмаченную бороду. Лихорадочно поблескивают глаза летописца. Скрипит в его руках перо, и на пергамент ложится слово за словом.

Вот отец Власий на мгновение задумался, перевёл дух и, снова обмакнув перо в глиняную чернильницу, принялся за труд.

«…И с тех времён, от Ярослава Мудрого, пошло неустройство на Русской земле. Разошлись князья по отчинам, друг ко другу котору затаили. И начали княжьи рати пустошить Русь. А были те раздоры злому хану подмога. Полонил хан Батыга Русь и наложил на неё выход великий.

От этого ордынца да княжьих разбоев розно бредут крестьяне в залесскую Русь, под руку князя московского… И доселе та усобица меж князьями, распри. Князь тверской на князя московского, князь рязанский на князя суздальского, всяк великий стол норовит урвать…

И довела княжья котора, что Полоцк да иные города русские и сёла Литва захватила, а с другой стороны Орда Русь грабит. Князья же тверские, корысти ради, руку Литвы держат…»

- Прости мя, Всевышний, коли пишу что не так. Не зрю аз дел мирских, а дохожу до них мыслию.

Он надел клобук, толкнул низкую дверь и, пригнувшись, вышел во двор. От яркого мартовского солнца зажмурился, постоял немного и, заметив у ворот игумена в окружении незнакомых мужиков, незаметно подошёл к ним.

Мужиков привёл один из тех бортников, что снабжали монахов мёдом. Они смиренно молчали, предоставив говорить невысокому мужику, одетому в стоптанные лапти и рваную рубаху.

Отец Власий прислушался.

- Дозволь, отец игумен, поселиться рядом с твоей обителью. Земля тут есть, а мы уж её распашем и хлебушком засеем. Ты только помогай.

Отец игумен повёл хитрым взглядом по мужикам, вкрадчиво спросил:

- Чем вам наша земля приглянулась? Поле невелико, а то один лес. Может, сыскали б где место иное для вырубки?

Мужики в один голос взмолились:

- Помилуй, отче, не осилим вырубить, от ног отбились, с самой Рязанщины идём, ордынцы вконец разорили, и сеять нечего. Поимей жалость.

Сложив руки на животе, игумен блаженно кивал головой, долго молчал, потом сказал:

- Ладно, дети мои, селитесь, да только, чур, с уговором, братия наша тут лес корчевала, а вам теперь надлежит помощь монастырю всякой снедью и овощами оказывать. Да коли бортничать начнёте, то и мёдом не откажите…

«Греха не боится, - подумал отец Власий. - То же окрестные мужики вырубку сотворили».

Низко поклонившись, мужики удалились гурьбой. Только теперь игумен повернулся к летописцу, подозвал: