Семен Скляренко - Владимир

Микула раскатисто, громко засмеялся.

– Ты чего смеешься? – спросил его Сварг.

– Как же мне не смеяться, – откровенно ответил тот, – пришел я, походил по Любечу, думал, что только я выродок, что ты, брат Сварг, живешь в согласии с Браздом…

– Нет! – крикнул Сварг, ударил по столу кулаком. – Нет уже ныне братьев. Богатый богатому ныне даже враг.

– Вижу! – с горечью промолвил Микула. – Трое было нас у отца Анта, и двое доселе шли против одного. Ныне же все трое стали уже врагами…

– Не говори так, – перебил его Сварг. – Кто же тебе враг?

– Купу я до брани взял у Бразда, думал, что кровью оплатил ее. А он говорит: «Отдавай!» Чем же я стану отдавать ему эту купу?

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Сварг. – А ты ему купы не отдавай!

– Тогда я стану обельным холопом у брата.

– А что за купу ты брал у него? – полюбопытствовал Сварг.

– Коня, рало, три четверика жита.

Сварг, шевеливший губами, пока Микула перечислял взятое, сразу выпалил:

– Две гривны кун и пять резан…

– Не понимаю, – произнес Микула.

– Зато я понимаю, – сердито сказал Сварг.

Он встал, пошел в клеть, долго там бренчал чем-то, воротился и положил на стол четыре золотых слитка и десять резаных кусочков серебра.

– Возьми, – сказал Сварг.

– Зачем?

– Две гривны кун и пять резан отдай Бразду.

– Погоди, Сварг! Как же это, пошто даешь ты мне эти гривны и резаны?

– Я тебе ничего не даю, а только одалживаю. Ты меня не бойся, не бойся, – положил руку на плечо Микуле Сварг. -Придешь ко мне, поможешь, сделаем что-нибудь.

– Нет, – ответил Микула. – У тебя ли, у Бразда ли купу брать, все равно… Теперь я вижу, куда нас завела брань…

Микуле приснился отец Ант. Это было так просто и обычно. Микула часто видел во сне Анта. Тот вел с ним разговоры, что-то советовал, против чего-то предостерегал, и Мику-лу это не тревожило. Значит, душа отца, старейшины рода Анта, думал он, не ушла, как души всех предков, из хижины, а живет под очагом, поздно ночью просыпается, летает над огнем и по всей хижине, беседует с ним. Микула не видел ничего удивительного в таких снах и даже радовался, что души предков его не забывают.

И в эту ночь Микулу встревожил не сон. Поговорила с ним душа Анта и ушла. В очаге тлел красный жар, в полутьме на стене выступили висящие на колышках меч, щит, лук. Завернувшись в потертую меховую шкуру, спала на помосте Виста. В хижине было тихо, спокойно. Спать, только спать!…

Но неспокойно было на душе Микулы. Он долго сидел, почесался, лег, попробовал заснуть – и не мог. Тогда Микула осторожно, чтобы не разбудить Висту, поднялся с помоста, постоял у очага, потом тихо, босиком, в одной сорочке и ноговицах, прошел по полу, открыл дверь, вышел во двор. Почему так случилось, кто знает? Только Микула постоял немного посреди двора, потом пошел, пошел, взобрался на вал городища и направился к курганам, под которыми покоились старейшины рода Ант, Улеб и далекий прапрадед -старейшина-витязь Воик.

Была теплая ночь, высоко в небе висел месяц, он уже был на ущербе: Перун с трезубцем в руках наступал на духов тьмы, на злые силы, край месяца был словно присыпан пеплом.

На земле было тихо, в зеленом свете месяца темнел, словно длинный ряд пчелиных колод, Любеч, там не светилось ни одного огонька, с левой стороны широкой подковой чернел лес, где-то среди деревьев мигал огонек в корчийнице брата Сварга, оттуда доносились удары двух молотков – все кует и кует Сварг лемехи, мечи, лемехи, мечи…

Справа от Микулы текли воды Днепра. Микула даже вздохнул – дивно хорош был в этот поздний ночной час Днепр, полноводный, с мощным течением, широкий, голубой в свете месяца. Где-то в ночной тиши послышался удар и всплеск, должно быть, вскинулся сом. Неподалеку на водной глади что-то зарябило: это из глубины выплывают стаями, останавливаются, смотрят сквозь толщу воды на месяц огромные рыбы. Воды Днепра текут и текут среди берегов, темные леса стоят над ними, туманами покрыта даль.

Не один Микула любовался этой прекрасной ночью. В темноте увидел он витязя их рода – старейшину Воика. Он стоял, окаменевший воин в шлеме, броне, с мечом у пояса, на кургане над Днепром так давно, что не только ноги, но и руки вросли, вгрызлись в землю, весь он оброс травой, зеленоватый мох, затянув все трещины в камне, обволок его, словно платном.

Только лицо воина было чистым, ясным – таким, должно быть, было оно и при жизни, таким вытесали его когда-то мастера-каменотесы: широко открытые глаза, брови словно стрелы, большой, широкий у окончания нос, толстые, выпяченные губы. Задумчиво глядел он на Днепр, заливы, луга, леса. И Микула даже обрадовался, что смотрит на прекрасный мир вместе с древним старейшиной-витязем.