Виталий Елисеев - 1941–1945. Священная война

Я предложил ему пойти со мной. Сел с ним на последнюю парту. Когда в класс вошла Анна Фоминична, все встали. Встал и Костя.

– Садитесь. А это что у нас за новый ученик? – удивилась она.

– Анна Фоминична, это мой друг. В следующем году он пойдет в первый класс, но ему очень хочется побыть на уроке и я взял его.

– Как тебя зовут? – спросила она «новичка».

Я подтолкнул товарища и он встал.

– Костя, – ответил он.

– Костя, если тебе очень хочется посидеть на уроке, оставайся, только не шуми. Можешь садиться, – разрешила Анна Фоминична. – Елисеев, сходи на кухню, где режут хлеб и передай мою просьбу положить на один кусок больше.

Когда принесли и стали раздавать хлеб, Костю не обошли. Он получил свою порцию.

Дождался он и сказку. Вместе с нами пошел провожать Анну Фоминичну.

Когда я пишу эти строки, воспоминания унесли меня в далекие школьные годы. И неожиданно возник вопрос, над которым я никогда не задумывался, но он очень важен в нарисованном мною портрете нашей учительницы: «Могла ли Анна Фоминична сказать Косте, что он еще мал. В следующем году ему предстоит пойти в первый класс» и отправить его домой.

Наверное многие так бы и поступили, но если бы так поступила Анна Фоминична, она бы, скорее всего, не смогла бы стать нашей любимой учительницей.

Я допустил глупость, но как тактично поступила Анна Фоминична, не обидев ни меня, ни Костю.

От первого для него школьного дня Костя был под впечатлением. Больше всего ему понравилась сказка. После этого он просил меня когда-нибудь еще взять его на уроки.

Занятия по-прежнему часто отменялась, когда завывала сирена и объявлялась «Воздушная тревога».

Пока было тепло, в школу в мешках приносили обрезки тканей. Из них на уроках иголками шили кисеты.

Во втором классе нам стали доверять писать письма на фронт. По классам раздавались листы из школьных тетрадей. Анна Фоминична на доске крупными буквами писала полный патриотизма текст письма. Еще не научившись хорошо писать, мы старательно выводили каждую буковку, списывая с доски. В них рассказывали об учебе, о том, как хорошо учимся, хотя это не всегда соответствовало действительности. В конце просили крепко бить фашистов.

Вместе с махоркой в кисеты вкладывались письма и отправлялись на фронт.

В ответ приходили письма с фронта. Их зачитывала Анна Фоминична всему классу. В них красноармейцы писали, что бьют фашистов, что враг обязательно будет разбит и выброшен с нашей территории, а нам желали учиться только на отлично.

На мое письмо ответил лейтенант Скрипка. Он писал, как героически его рота бьет фашистов, не дает им спуска, благодарил за подарок и письмо. Под диктовку Анны Фоминичны ответил ему. Вскоре пришел ответ. В нем Скрипка сообщал, помимо того, что крепко бьют фашистов, еще и о награждении. С помощью Анны Фоминичны ответил ему. Больше писем от лейтенанта Скрипки не было. Может мое письмо запоздало и Скрипки уже не было в живых, а возможно было не до нас, когда жизнь от смерти отделяет тоненький волосок, готовый в любой момент оборваться.

С наступлением зимних холодов перестали шить кисеты и отправлять их с письмами на фронт.

И снова по нашей улице на Москву идут войска. Они не похожи на те, которые шли на фронт летом 1941 года. Одетые в овчинные полушубки, шапки-ушанки, валенки, хорошо вооруженные. Шли сибиряки отстоять Москву, не позволить фашистам войти в нее победителями.

Новый учебный год был тяжелее пережитого. В прошлом году хоть какое-то время, когда наступали сильные морозы, подтапливали классы остатками дров. В школьном сарае их уже не было. Все было повторением прошлого года. Так же писали в тетрадях из газет, сидели одетыми, согревая голыми руками чернила.

Было плохо с одеждой, обувью. Из прежней одежды выросли, другой не было. Ходили в обносках, у кого что в доме сохранилось с довоенного времени.

Носили самодельные бурки, сшитые руками из того, что было в доме, с галошами, если они были.

Весной ушла из жизни у Анны Фоминичны мама. Костик остался один без присмотра. Пришлось брать его с собой на уроки. Он сидел один на последней парте. Маленький голодный ребенок проводил с нами четыре часа. Под конец занятий ему это надоедало. Он начинал играть и мы втягивались в нее.

Он не хныкал, не плакал. Война делает всех взрослее, даже детей. Но все эти трудности не шли в сравнение с постоянным преследовавшим чувством голода, к которому невозможно было привыкнуть, сжиться. Трудно забыть, как загорались наши глаза, когда в класс на перемене после второго урока вносили на подносе небольшую горку черного хлеба, нарезанного на крохотные кусочки. Каждому по четвертушке.