Жоан Алмейда Гарретт - Арка святой Анны

И наконец, третий аспект — романист не отрицает возможности веры чистой, свободной от суеверий и от всяческих спекуляций. Так верят привлекательные герои романа: Аниньяс, Пайо Гутеррес. Но в вере находит выражение и, так сказать, интеллектуальное оформление врожденное благородство их натур. Их вера незамутнена, потому что они чисты сердцем, бескорыстны, до самопожертвования дорожат привязанностями и долгом, исповедуют справедливость. Иными словами, христианство для Алмейды Гарретта — прежде всего этическое учение, требующее от человека высокой нравственности и помогающее ему сохранить величие души в самых тяжких житейских перипетиях.

Такое восприятие религии было свойственно многим революционно настроенным писателям той эпохи, а также писателям, близким к утопическому социализму. Вспомним хотя бы нравственное перерождение Жана Вальжана из «Отверженных» В. Гюго под воздействием примера истинной, а не показной христианской любви к ближнему, или подобные ноты, часто звучащие в произведениях Жорж Санд. Н. А. Огарев анализировал сходные явления в истории русского освободительного движения и русской мысли: «Да надо вспомнить и то, что общество 14 декабря строилось под двойным влиянием: революции и XVIII столетия, с одной стороны, и, с другой стороны, — революционно-мистического романтизма, который не у одного Чаадаева дошел до искания убежища в католическом единстве и вовлек немало людей в какое-то преображенное православие». [2] Огарев Н. А. Избр. произв. в 2-х томах, т. 1. М., 1952, с. 403–404.

Религиозная мистика Алмейде Гарретту была абсолютно чужда — он не проявлял никакого интереса к католической теологии, никакого упования на потустороннюю жизнь. Но он верил, что христианская проповедь добра может помочь человеку в нравственном совершенствовании, что преображенная, очищенная от всякого политиканства, принуждения, ханжества, мракобесия религия может стать основой этики свободных людей.

Не только воинствующий антиклерикализм, по и другие компоненты сюжетного замысла романа хранят явственный след воздействия актуальных событий. При этом Гарретт не хотел вовсе поступаться историзмом. Он стремился придать фабульным перипетиям историческую достоверность (насколько это было в его силах при тогдашнем уровне развития историографии средних веков), но побудить читателя поразмыслить о современности. Так, мятеж ремесленников и лавочников Порто, столь пластично и зажигательно воссозданный в романе, сохраняет всю специфическую окраску, всю кровожадную ярость и слабость средневекового бунта, но своей стихийной мощью напоминает и народные восстания, вспыхивавшие в ходе буржуазных революций в Испании и Португалии и всякий раз предаваемые и подавляемые господствующими классами. Современник и единомышленник Гарретта из соседней страны, испанский поэт Хосе де Эспронседа в поэме «Мир-Дьявол», написанной почти одновременно с «Аркой святой Анны», показал волнение среди жителей Мадрида таким же безудержным, грозным и неорганизованным:

Писатель искал в прошлом поучительного сходства с современностью, а история сама доказывала актуальность его художественного вымысла. Уже после того, как появилась первая книга «Арки святой Анны», в 1846–1847 годах на севере Португалии было подавлено народное восстание, которым руководила женщина, трактирщица Мария да Фонте. Восставшие требовали отмены непосильных налогов и наказания бесчинствующих податных (по-видимому, и через шесть веков не ставших много справедливее и честнее Перо Пса).

Двойственность отношения Алмейды Гарретта к историческим фактам раскрывается в трактовке фигуры короля Педро I — того, кто вершит в финале романа скорый, но справедливый суд и беспощадную расправу. Этот король, прозванный и Справедливым и Жестоким, жил с 1320-го по 1367 год, а правил с 1357 года. Его молодость, согласно хронистам, была омрачена трагическим событием. Когда он был наследником престола, по приказу его отца Афонсо IV была злодейски умерщвлена придворными возлюбленная Педро Инес де Кастро: король опасался усиления при дворе ее родственников. Взойдя на престол после смерти отца, Педро I жестоко расправился с убийцами. Эта история послужила Камоэнсу канвой для одного из самых трогательных и знаменитых эпизодов его эпической поэмы «Лузиады» (III песнь). Камоэнс также называет Педро I «бичом для преступлений»; Алмейда Гарретт следовал фольклорной и литературной традиции, изображая Педро I вспыльчивым до бешенства человеком, но справедливым правителем, к тому же хранящим верность своей единственной погибшей возлюбленной и беспрестанно клянущимся именем Инес.