Олег Широкий - Полет на спине дракона

Плохо стало всем. Кроме Гуюка, который решил, что настал его звёздный час.

Такое творилось в Коренном улусе, но беспечный Ингварь Ингварьевич обо всё этом не ведал, строил себе Новую Рязань и радовался, что не осталось у него соперников — все от сабель татарских полегли. И не думал, что иные из соседей видели в этом свою будущую выгоду. Каждый мнил, что Рязань в новой схватке за власть на их чашу весов довеском упадёт.

На западе Михаил, вернувшийся в разорённый Чернигов, надеялся, что Ингварь (старый союзник Ольговичей) поддержит его против «безбожных татар». Поддержит в той большой войне, которую затевали два великих правителя: непокорный черниговский князь и Папа Римский. А точнее сказать — не в обиду тщеславному Михаилу — войну, которую затевала римская курия, желая бросить на передовые рубежи резни кое-кого из скифских князьков, соблазнив их блестяшками корон. Михаил и Ингварь — в их числе.

И с востока на Рязань посматривали с надеждой. Змеиному гнёздышку ханши Дорагинэ и её сыночку Гуюку приглянулось в этих молебнах слово «Батыга». В Рязани гремят мелькитские (православные) юролы? Пусть гремят... пока, что с того? Мелькиты сейчас нужны союзниками для второго похода на папистов. Чего их раньше времени дразнить? А натравить на Бату не вредно. Пусть думают в Рязани, что борются с татарами — детям Угэдэя, обнаглевшим джучидам лишняя палка в колесо.

Вот тут-то — нежданно-негаданно — явился к Ингварю геройски погибший под Пронском милый брат его Олег.

Ингварь с Олегом и при батюшке не ладили... Удивился правитель Новой Рязани воскресшему покойнику... да и запер его на всякий случай в поруб, ибо место мертвецам не среди живых, а под землёю. Это решение было тяжёлой ошибкой. Надо было или уж придушить братца втихаря, пока никто об его возвращении не дознался, или дать ему жить. Тем более что к власти Олег вовсе не рвался, всё про Евпраксию свою дознаться хотел: «Как погибла, где?»

Перед тем как спустить родственничка в подземелье, Ингварь подтвердил про Евпраксию всё, что и раньше Олегу слышать доводилось... Тот аж в лице изменился, будто про смерть любимой узнал не давным-давно, а только что. Оказывается, где-то там, на донышке души, трепетал нежный росток надежды. Опустив руки, он покорно дал отвести себя в узилище, где бы и сгнить ему по давней традиции рязанской, но...

Спустя месяц с лишком скрипнули ржавые засовы, и Олега — полуослепшего, полуистлевшего — вытащили на безжалостный Божий Свет.

Среди спасителей, одетых сплошь в знакомые до боли ордынские тегиляи, князь с удивлением узнал Гневаша, разнаряженного в роскошный куяк (пластинки от розового лака искрятся). Знатный нойон — да и только. Старый приятель надуто и бойко раздавал короткие приказы по-русски и по-татарски, а рядом... (чудны дела, Господи) стоял и трясся, потеряв остатки княжьего достоинства, злополучный князь Ингварь.

Раскрыв рот от такого дива, Олег всё никак не мог его закрыть, пока волокли наверх, потом с крыльца.

— Верхами-то можешь? — заботливо спросил Гневаш освобождённого узника уже на ослепительно-солнечном дворике.

— Что всё это, а? — удивлялся тот.

— После обскажу. Так можешь ли, нет, комонным-то [117] Комонный — конный. ?

— Авось сдюжу, куда едем-то? — Ему было всё равно, лишь бы из поруба.

— Не близко, друже, за Волгу. В Батыев Юрт [118] Юрт — ставка. , что под Булгаром ныне... Слыхал?

— К Батыге?! Так ты от него, что ли? — наконец догадался. — То-то я гляжу, братец-то мой затрясся, ровно больная собака.

— А то как же, глянь-ка вот...

И Гневаш показал Олегу новенькую пайдзу.

В дороге всё разъяснилось.

После того как полтора месяца назад расстались они уже поблизости от рязанских заборол, поспешил Гневаш сразу в Батыеву ставку:

— Знал, что повяжут тебя, княже, а убивать не станут. Коль упёрся в своё... ну, думаю, хочешь лоб расшибить — расшиби, умнее будешь, — говорил Гневаш в обычной своей манере — заботливо, но хамовато... и уж вовсе без почтения к родовитости.

— И пустили тя? — успокоившись от удивлений, выспрашивал слугу ли, друга Олег.

— Да вот, пролез, — довольно осклабился тот. — Грозился всякому поперечному: не приведёте пред светлы очи самого, в котлах вам бултыхаться. — После этих слов правдивый Гневаш, пустого бахвальства не любивший, немного стушевался. — Ну... не вдруг... Где и держали, голодом морили, где и меж костров водили. Долго ли, коротко, добрался-таки до главной юрты.