Петр Краснов - Белые витязи

Мёртвая тишина воцарилась на площади; казаки повернули головы в сторону полковников и зорко оглядывали приезжего Силаева.

А он спокойно, будто и не для него сделалась эта тишина по майдану, будто и не ему командовали: «Смирно», шёл рядом с трепетавшим от непривычного вида строя Каргиным и продолжал свою беседу. Дойдя до середины строя, он снял кивер, поклонился казакам в пояс и зычно крикнул:

— Здорово, атаманы-молодцы!

Все старые дружно ответили «здравия желаем, ваше высокоблагородие», молодые чуть призамялись.

Пройдясь вдоль фронта и зорко поглядывая на казаков, Сипаев узнавал многих ветеранов.

— Что ж не со мной? — обратился он к высокому, как коломенская верста, казаку. — Ведь в Финляндии со мною был.

— Не довелось, ваше высокоблагородие. Как ваш полк-от откомплектовали, я больной в те поры лежал. Оправился, а меня к ним записали.

— Ну, выйди вперёд. Ты хороший казак — будь урядником.

— Покорно благодарю.

Пройдя до конца строя, Сипаев познакомился с хорунжими, оглядел их дядек, спросил, кто какого роду, и по дядькам да по старым кумовским знакомствам роздал им сотни, полусотни и десятки. Собрав дядек отдельно, он погрозил кулаком этим заслуженным старикам и сказал:

— Смотри, ребята, коли ежели что не как-либо что, а что-либо как — запорю! Ей-Богу, не посмотрю, какие на ком регалии, а запорю, и всё!

— Постараемся, ваше высокоблагородие! — в один голос ответили пестуны.

Потом началась развёрстка сотен. В сотню шли земляки-одностанишники, во взводы, десятки и звенья — казаки-односумы, что одной сумой пользовались, что из одного котла хлеб, соль ели. Разверстав сотни, Сипаев приказал полковому писарю и офицеру, которого наименовал «квартермистром», поделить сукно и щепы поровну на пять частей, по числу сотен, вызвал в каждой сотне шорников, седельников, портных и чеботарей — оказалось, что под мощным влиянием гулкого голоса, что звенел и переливался по майдану, добрых две трети вчерашних пьяниц оказались прекрасными ремесленниками.

— Господа сотенные командиры, задайте работу, — обратился Сипаев к хорунжим.

— Да они ничего не умеют ещё! — сказал было Каргин, но полковник перебил его.

— Ничего ты не знаешь, не порочь своё офицерство! Они прекрасные служаки.

Хорунжие, сопровождаемые пестунами, разошлись по сотням. Сотни обступили их кругом, и каждый как умёл держал к ним речь, увещая служить как возможно лучше и не оставлять их, своих начальников, в трудные минуты.

— Постараемся, постараемся! Будьте благонадёжны! — кричали казаки.

По окончании речи выступили вперёд седовласые дядьки и начали толковать с мастерами.

— Да ты шил ли когда-нибудь, Мохамед несчастный? — спрашивал, шипя беззубым ртом, пестун.

— Шил, дяденька Ивац Егорыч, я знатно пил. Малолеткой у немецкого портного обучался, — дребезжал молодой голос.

А в другом углу слышались восклицания:

— Ты приструги-то так не накладай — оно эстак-то поспособней будет. Постой, я зараз покажу — на, гляди — во как!

— Ага! Ладно, смекаю. Оно из-под исподи надоть. Ну, ладно. И этак можно, нам всё единственно!

— Ну, нам больше нечего делать, — сказал Сипаев, обращаясь к Каргину. — Пойдём обедать, уже время. А после обеда лошадок посмотрим да оружие. — И, обращаясь к казакам, он громко крикнул: — Замолчи, честная станица!

Опять не сразу смолкло. Где-то урядник толконул лёгонько в зубы. «Ишь, заболталась, сорока!» — сказал сердито помощник сотенного, кто-то ещё звонко выкликнул: «Подборы не дюже!» — и площадь затихла.

— Атаманы-молодцы, послушайте! Зараз пойдёте на обед, а после обеда веди коней показывать на обротке и неси всяк свою справу.

— Слушаем, ваше высокоблагородие! — гулко ответили казаки.

Закипела работа в полку. Вчерашних пьяниц узнать нельзя было. Тут строгали, там шили, мяли кожи, резали ремни, станичная кузница бойко работала стремена, откуда-то появились дорогие кавказские, серебром набранные уздечки, мундиры шились чуть не по мундиру в день, и крепко и прочно шились, домашние зипуны и пашетуки укладывались в седельные подушки на время похода. Сипаев уехал, осыпаемый благодарностями Каргина, а в полку кипела работа, и вчерашний забитый, не знавший, за что и как приняться «письменюга» поднял голову и только покрикивал, разгуливая по мастерским да указывая, что так, что не этак.

И, к несказанному удивлению Каргина, под руководством пятнадцатилетних сотенных командиров да урядников, полк в две недели обшился по форме, по форме остригся, снабдился сёдлами и оружием и совсем готов был к походу.