Нариман Джумаев - Огонь войны (Повести)

Здесь, за колючей проволокой, под дулами автоматов, они в подавляющем большинстве своем оставались верными законам армейского товарищества, жили по принципу, который приняли сердцем: сам погибай, а товарища выру-чай. В душе они оставались солдатами, пусть даже безоружными, готовыми в любой момент пойти в смертельный бой. Собственно, они и вели этот бой, невидимый, тайный, но не менее опасный бой с лютым врагом. Даже такие, как Никодим Арсентьевич, которых сломил страх, все-таки не шли на предательство, оставались верными солдатскому долгу в этих страшных условиях лагерной жизни и смогут прямо глянуть в глаза своим, когда они придут. Даже Хайдар… Впрочем, с Хайдаром надо было еще разобраться, он не внушал доверия, и к нему все еще приглядывались.

— Чем же занимается хозяин дома? — услышал Кемал голос Никодима Арсентьевича.

Каджар спросил конвойных по-немецки. И уже по тому, как посерьезнели лица конвойных, Кемал понял, что фашист занимается отнюдь не торговлей тканями.

— Этот тип, — сказал Каджар, сдвинув брови, — делает передвижные газовые камеры.

— Душегубки? — голос у Кемала дрогнул.

Каджар кивнул.

В это время в глубине сада показалась знакомая плотная фигура хозяина. Немцы заметив его, вскочили и хрипло закричали на пленных:

— Лос! Лос! Шевелись!

Застучали ломы и кирки.

Немец подошел, остановился, широко расставив ноги в начищенных ботинках и крагах, и заложил руки за спину. Стекла пенсне отсвечивали, и глаз было не видно. Он молчал, но его гитлеровские усики недовольно шевелились.

В это время из подвала с трудом, боком, вылез Хайдар. Он не удержался, решил сам посмотреть, что хранится внизу, и теперь, не видя еще хозяина, радостно заговорил:

— Вот, братцы, где…

Он стоял на четвереньках и отряхивал шинель. И тут увидел блестящие краги. Он медленно, наполняясь страхом, стал поднимать голову и встретил стеклянный взгляд фашиста. Не вставая с колен, Хайдар протянул к нему руку и разжал черную ладонь, на которой лежала обгорелая картофелина. Говорить он не мог и только замотал головой, стараясь, видимо, показать, что ничего дурного он не сделал, только достал эту картофелину…

Немец молча шагнул к нему и сильно ударил кованым ботинком в лицо.

Хайдар всхлипнул и повалился навзничь, обливаясь кровью. Теперь он видел только ноги, обутые в блестящие краги, и, теряя власть над собой, закричал:

— Не убивайте! Я не виноват! Я сдался добровольно, я буду служить вам…

Но немец уже уходил своей твердой размеренной походкой.

Никодим Арсентьевич нагнулся, над Хайдаром, поднял его голову, стал вытирать тряпкой окровавленное лицо.

Хайдара бил озноб. Он всхлипывал и смотрел вокруг глазами, из которых медленно уходил страх.

— Хайдар! — позвал Кемал. — Ты что, правду сказал?

Хайдар остановил на нем непонимающий взгляд.

— Ну, то, что добровольно сдался в плен, — пояснил Кемал, напряженно ожидая ответа.

Хайдар вдруг вырвался из рук Никодима Арсентьевича и сел.

— Отвяжись! — истерически закричал он. — Умник! Праведник! Учить меня будешь?

— Оставь его. Знаешь, у русских есть поговорка: «Не тронь… вонять не будет». Потом разберемся.

Придя а себя, Хайдар пожалел о случившемся. Немец все равно ничего не понял, а перед своими он себя разоблачил. «Поди, докажи теперь, что не добровольно сдался. Надо было сразу сказать, что просто так сболтнул, от страха, чтобы немца обмануть, а я вместо этого накричал на Кемала».

Хайдар со злостью вгонял в трещину лом и раскачивал глыбу. Тревожные мысли не давали ему покоя.

Как быть теперь? В лагере ему не поздоровиться, это ясно. Среди немцев действует антифашистская организация, предателям они не прощают. Запросто могут придушить ночью… А что, если пойти к эсэсовцам?

Он даже оглянулся тайком, словно боялся, что прочтут его мысли. Но никто не обращал на него внимания.

— Лос! Шевелись!

Снова по песчаной дорожке шел к развалинам хозяин.

— Работай! Работай, ребята! — закричал Хайдар, холодея от ужаса. — Лос!

Кемал стоял на уцелевшей стене. Собственно, делать ему здесь было нечего, взобрался он на стену с единственной целью получше осмотреть двор. Он мог спрыгнуть, но в последний момент решил остаться, гордость не позволила показать свой страх перед фашистом.

Немец шел не спеша, тяжело печатая шаг. На этот раз он даже не взглянул на пленных, направляясь к воротам. Может быть, ему позвонили по телефону, и теперь он шел по важному делу, которое занимало его целиком.