Валентин Дитякин - Леонардо да Винчи

«Кто же это может быть? — снова с досадой подумал Леонардо, направляясь к двери. — Ну, если это Марио, так я ему задам!»

В комнату стремительно и шумно, как всегда, вошел его отец, сэр Пьеро.

Хотя с тех пор, как он привез во Флоренцию маленького Леонардо, прошло уже добрых восемь лет, сэр Пьеро не только не постарел, но выглядел даже лучше. Теперь он был в полном расцвете сил. Дела его шли отлично, ему удалось стать своего рода юрисконсультом одного богатого монастыря и нотариусом республики — должность очень почетная и довольно доходная. Он снова женился, нанял хороший большой дом и жил

широко и весело. Он по-прежнему любил Леонардо, хотя до сих пор не мог понять его увлечения искусством и относился к этой его страсти снисходительно, надеясь в глубине души, что когда-нибудь Леонардо займется «настоящим делом».

— Здравствуй, мой милый мальчик! — громко воскликнул он. — Надеюсь, ты вполне здоров?

Он с нескрываемым удовольствием оглядел высокую, крепкую фигуру молодого человека.

— Ну, как дела? Рисуешь все? Или больше чертишь? — сказал он, намекая на занятия Леонардо математикой. И, не ожидая ответа, быстро заговорил: — Знаешь, ты мне можешь серьезно помочь. И кстати покажешь на деле, чему ты научился у мессера Верроккио.

Он сел, устроился поудобнее и продолжал своим громким, полным бодрости голосом, который особенно любил в нем Леонардо, не выносивший вялых, бездеятельных людей.

— Ты помнишь старого Джузеппе?

Ну как же было Леонардо не помнить старого Джузеппе, человека, известного не только в Винчи, но и во всей округе. Джузеппе был охотником, отличным знатоком птиц и животных, за многие годы до тонкости изучившим все их повадки, охотником, с которым ходил на охоту даже граф Ка-риньяно. Суровый, нелюдимый, молчаливый, он говорил редко, только по крайней надобности, не признавал никого над собой и умел постоять за себя.

Однако этот молчаливый гигант, обычно не замечавший детей, подружился — да, да, именно вдруг подружился — с Леонардо. Старому охотнику нравилась скромность мальчика, его умение помолчать, его выносливость в длинных переходах, терпеливость в выслеживании зверя...

Они совершали вместе большие походы, уходили на целые дни в горы, где нередко их заставали грозы. Иногда приходилось целый день довольствоваться лишь небольшим куском хлеба, но ни разу Джузеппе не слышал от своего юного спутника ни слова жалобы.

— Джузеппе, батюшка? Ну конечно, хорошо помню, — ответил Леонардо. — Как он? Здоров?

— Что ему сделается, этакому богатырю! Здоров и, как всегда, целые дни в лесу... Так вот, поехал я на прошлой неделе в Винчи поохотиться. Зашел по старой памяти к нему. Пошли, побродили дня три. Не без результата, конечно! Собираюсь ехать домой, а он, смотрю, тащит какую-то круг-

лую штуку и говорит: «Вы, сэр Пьеро, свой человек в городе, так не можете ли вы отдать вот это какому-нибудь живописцу, чтобы он мне нарисовал здесь что-нибудь...» Как отказать Джузеппе? Нельзя! «Охотно, говорю, сделаю».

При этих словах сэр Пьеро толкнул ногой прислоненный к ножке стола большой деревянный круг. Леонардо взял его в руки и начал внимательно рассматривать.

И что это ему в голову пришло? — продолжал сэр Пьеро. — Должно быть, увидел у кого-нибудь, понравилось и тоже решил украсить свою хижину. Так вот, сынок, тебе работа. Что скажешь?

А Леонардо уже поворачивал во все стороны круг, прищурив глаз, смотрел, как он выровнен; ощупывал пальцами все его неровности.

— А не сказал он, что нарисовать?

— Нет! Да ведь ты его знаешь: сунул мне доску, пробурчал два слова и умолк.

— Что ж, хорошо, — ответил Леонардо. — Посмотрю, что выйдет...

Работа заинтересовала его. Немало времени он затратил на приведение

доски в надлежащий вид. Он тщательно выстругал ее, придав ей форму правильного овала, убрал малейшие шероховатости. Затем он загрунтовал поверхность. Когда все было кончено, Леонардо задумался над тем, что нарисовать.

Это должен был быть деревянный разрисованный щит, употреблявшийся для украшения стен. Леонардо хотел, чтобы рисунок его был насыщен содержанием, давал пищу не только для глаз, но и для ума.

«Что такое щит? — раздумывал молодой художник. — Каково его назначение? Что это — простое украшение или он выполняет какую-то задачу? Конечно, некоторые люди носят щит только для того, чтобы похвастаться перед другими его отделкой, но не это же самое важное. Прежде всего он служит для защиты человека. Это его основное назначение, значит и роспись на нем должна служить этой же задаче. Хорош тот щит, который при одном взгляде на него настолько пугает противника, что заставляет его отказаться от нападения...»