Михаил Казовский - Евпраксия

Встав, племянница поклонилась и произнесла по-немецки:

— Здравия желаю, ваше величество.

Да и ты, родимая, не хворай, — отозвалась королева по-русски; голос ее звучал глуховато, будто бы со сна. Слышала, слышала про твои деяния на Неметчине, про разрыв с Генрихом... Стыдно, дорогая! Нешто не могли разъехаться по-простому? Ладно, не бледней. Я покойного братца Всеволода Ярославича, твоего отца, больше всех любила. И его наследницу не обижу.

Сядь, поешь. И поведай вкратце, правда ли, что Генрих продал душу нечистому?

Тетя ела медленно — по причине отсутствия нескольких зубов. А княжна, повествуя с жаром свою историю, не могла проглотить ни крошки, только иногда смачивала горло, схлебывая из серебряной чарки легкое белое вино. Изложив все перипетии, попросила робко:

— Тетушка, дозволь приютиться у тебя. Хоть недолго, месяца на два. А затем, коли пожелаешь, я покину замок, возвращусь к матушке на Русь.

Королева Венгрии проворчала мягко:

— Ничего, живи. Можешь погостить. Я тебе поверила, да и Папа Римский на твоей стороне, значит, невиновна. Плохо лишь одно: королева Юдита, что доводится мне невесткой, а проклятому Генриху сестрой, будет вредничать.

Евпраксия похолодела:

— Где ж она теперь?

— Где ей быть, поганке? Здесь, в Агмонде. Ждет, когда я помру, чтобы распоряжаться богатствами. Коротает дни, предаваясь бражничеству и блуду.

— Свят, свят, свят! Я пропала!

— Ладно, не дрожи раньше времени. Как-нибудь уладим. Я тебя в обиду не дам, под моей защитой ты не пропадешь. А потом уж — Бог весть... Ешь давай. Отощала, вижу, до крайности. Надо поправляться.

Там же, шесть месяцев спустя,

Штирия, 1097 год, осень

Королева Юдита внешне мало напоминала Генриха; только черные с проседью волосы и упрямое выражение губ говорили об их родстве; остальные черты лица — ядовито-яркие щеки, небольшой нос и какое-то неестественно мертвое выражение глаз — отличали их абсолютно. Но зато по характеру сорокапятилетняя немка повторяла брата полностью: вспыльчивая, нервная,

грубая и дерзкая. Первый раз увидев невестку, оглядела ее презрительно с ног до головы и воскликнула, покривившись: «Пфуй!» — что должно было означать приблизительно следующее: «И от этой вот замарашки братец потерял голову? Недоумок!» Но спросила чинно:

— Вы надолго к нам, ваша светлость?

Евпраксия произнесла скромно:

— Как позволит ее величество королева-мать.

— Значит, ненадолго. Вы ведь знаете, что она неизлечимо больна?

Ксюша распахнула глаза от ужаса:

— Нет, помилуйте! Неужели?

— У нее опухоль на шее. Вырезать нельзя, так как рядом расположена становая жила. Но когда шишка разрастется, перекроет жилу, так свекровь умрет.

Справившись с волнением, Евпраксия заметила:

— Вы с таким спокойствием говорите об этом!

У Юдиты в глазах всплыло удивление:

— Что же — разрыдаться? Пожила бабушка неплохо, и пришло время на погост.

— Все во власти Божьей... — подытожила гостья.

— О, так вы святоша? Правда, правда, я забыла, что вас обучали в Кведлинбурге, у моей дорогой сестрицы. Эта ненормальная из любой сделает монашку.

— С матушкой Адельгейдой мы остались в дружеских отношениях. Я взяла ее имя, обращаясь в католичество.

— Да, конечно: «императрица Адельгейда»! — И присела нарочито-почтительно: — Ваше императорское величество... разрешите откланяться?.. — Но ушла, повернувшись к ней спиной, с явным пренебрежением. А потом, под наплывом злости, не сказав никому ни слова, снарядила всадника с тайной грамотой к брату Генриху:

«Довожу до сведения, император, что противница Ваша, бывшая жена Адельгейда, пребывает ныне у своей тетки в Агмонде (Штирия). Не хотите ли поквитаться? Ваше слово — и она будет уничтожена».

Разумеется, Евпраксия ничего об этом не знала. Подружившись с теткой, ездила с ней на моление в Тор-мов. Вскоре появилась у них новая забота: Паулина призналась, что ждет ребенка. Эта новость почему-то развеселила родственниц, и они стали опекать будущую маму, словно та была не простой служанкой, а каммерфрау: заставляли чаще гулять в саду и лесу, угощали фруктами и не разрешали поднимать тяжелые вещи.

А в конце сентября из Германии возвратился гонец от Генриха. Он привез два свитка — для Юдиты и Ев-праксии. Но коварная дама забрала себе оба и прочла сама. В первом говорилось:

«Добрая сестрица! Несмотря на то что послание от Вас не было подписано, я узнал Ваш почерк. И хочу заверить: если хоть один волос упадет с головы Адель-гейды по Вашей милости, я такое учиню с Вами, что геенна огненная Вам покажется сущим раем. Берегитесь! Несмотря на козни Папы, я еще при власти и найду силы, чтобы проучить Вас как следует. А за сим примите уверения в искренней любви и предельной нежности». Далее следовал росчерк императора.