Михаил Казовский - Евпраксия

— Разумеется, у Янки в монастыре?

— Нет, оттуда сбежала в Печеры.

— Господи, да как же?

— После расскажу.

— Ну, пошли под кров. Чай, проголодалась с дороги-то?

Длилась трапеза несколько часов. Выслушав историю Евпраксии, Фёкла объявила:

— Я тебя на Русь не пущу. Нечего там делать. Будешь жить со мной — и кататься как сыр в масле. Ты мне помогла обрести семью и богатство, я тебе отплачу лаской и заботой.

Ксюша улыбнулась:

— Радостно услышать. Но, прости, не останусь.

— Как так — не останешься? Почему?

— Не хочу да и не могу делаться твоей приживалкой.

— Ой, о чем ты! О какой приживалке речь ведешь? Мы с тобой подруги и почти что сестры, породнились, выйдя замуж за братьев фон Штаде. Да, конечно, я не ровня тебе по крови — ты великая княжна и была королевой, я простая боярышня и всего лишь графиня... Но, по-моему, титулы и звания никогда нас не разобщали?

Евпраксия ответила:

— Дело тут не в титулах и не в крови. Просто я хочу вернуться домой. В Киев, к матери, сестре и приемной дочке, к сестрам и братьям во Христе. Умереть на чужбине не желаю. — Посмотрела на нее извинительно: — Ты не думай, я сказала так не в упрек тебе. У тебя иная судьба — ты нашла в Германии новую Родину. Обрела детей, ставших немцами, говоришь по-немецки чище, чем по-русски... У меня не вышло. Я осталась русской. Православной русской. А еще моя половецкая половина крови не дает мне покоя в тесных замках, серых городах — жаждет на простор, на свободу, на родную Русь.

Покачав головой, Агнесса произнесла:

— Это всё фантазии. Ты придумываешь сказки, веришь в них, а потом, когда они погибают в столкновении с жизнью, переживаешь. Я давно избавилась от иллюзий. Пару раз схлопотав от мужа по зубам и своими силами воспитывая детей, быстренько избавилась. Сделалась практичной и трезвой. Настоящей немкой. И тебя призываю опуститься из заоблачных сфер к нам на грешную землю, здраво оценить свое положение в мире и остаться коротать старость у меня.

— Нет, не уговаривай.

— Очень жаль... Ну, хотя бы погости до весны. Экипаж и сопровождающих я, конечно, выделю, можешь не тревожиться, будешь в Киеве через десять дней. Но сегодня-то, как-никак, третье декабря, скоро грянут морозы, на востоке — лютые, загудят метели, и в дороге можно застынуть. Для чего тебе подвергаться опасности? Погоди пока, а в апреле уедешь, Бог даст.

Ксюша с благодарностью улыбнулась:

— Благодарна тебе, Феклуша, за твое радушие и приветливость. Может, и останусь до Масленицы будущего года. Я должна подумать.

— Было бы чудесно! Вместе столько месяцев! Встретим Рождество и Крещение, чинно поговеем, а потом разговеемся. Хорошо-то как! Доведется ли встретиться еще? Если ты уедешь, то вряд ли.

— Не трави мне душу. Сказано: подумаю. Дай собраться с мыслями, отойти от волнений последних лет...

— Я не тороплю.

Полгода спустя,

Русь, 1108 год, лето

Пребывание в Штаде затянулось для Евпраксии до мая следующего года. Согласившись остаться на зиму, никогда об этом не пожалела. Под присмотром подруги, окруженная лаской и заботой, повседневным вниманием, регулярно питаясь и помогая Фекле по

дому, быстро отдохнула и расцвела, точно роза, принесенная в теплый дом с холодного ветра. Познакомилась с отпрысками Мальги. Старший, Ханс-Хеннинг, в самом деле походил на отца, Людигеро-Удо, и в свои двадцать лет, будучи женатым и имея крошечного сына, занимался хозяйством мало, предоставив управление Нордмаркой матери; больше муштровал ополченцев и гвардию, охранял земли от набегов сторонников короля и в затишьях между схватками пьянствовал и блудил. А к Опраксе отнесся с полным безразличием, потому что как человек и как женщина та не представляла для него интереса. Средний, Манфред, повторял отчасти черты Генриха Длинного — был худой, высокий и рыжеватый; посвященный в рыцари, не стремился участвовать в битвах и турнирах, сочинял стихи и подумывал о карьере богослова. Младший, Гвидо, только-только превращался из отрока в юношу и стеснялся своих прыщей; увлекался домашними голубями и прекрасно играл на дудочке. А единственная дочка Кристиана очень привязалась к «тете Барбаре», как Опракса разрешила себя называть. Девочке исполнилось десять лет, и она родилась через восемь месяцев после отбытия своего папаши в Крестовый поход, так что никогда его не видала. Будучи семейной любимицей, Кристиана умудрилась вырасти не капризной и не ленивой, с удовольствием постигала науки с нанятыми для нее домашними педагогами и неплохо пела. Без конца теребила гостью, заставляя рассказывать о диковинных странах — Венгрии, Италии и Руси. Жаловалась часто: «Маменька о Киеве вспоминать не любит и не обучила меня русскому языку. Говорит, что в жизни мне не пригодится. Ну и что? Я ведь наполовину русская. И совсем отрываться от корней не хочу». Испросив разрешения у Мальги, «тетя Барбара» начала прививать номинальной племяннице навыки родной речи. Та училась живо, и уже к весне распевала: