Михаил Голденков - Схватка

— Дальше тридцати шагов не стрелять, вдогонку не стрелять, без приказа — не стрелять…

Кмитич до последнего надеялся, что к нему прибудет обещанная помощь в виде обоза артиллерии от Александра Полубинского. Но… вместо обоза на взмыленной гнедой прискакал курьер. Он сообщил, что подкрепление увязло в боях с превосходящими силами князя Долгорукого.

— Они атакуют каждый день, — сообщал курьер, — с божьей помощью и при наличие пушек и пороха мы их всякий раз добро поджариваем, но сойти с места московцы, тем не менее, нам никак не дают…

«Мой любый друг, — писал Полубинский, — спешу к тебе на помощь, но сейчас не дают беспрестанные атаки Долгорукого. Продержись хотя бы пару суток, милый мой пане! Спешу! Ужасно спешу!..»

«Прощайте пушки!» — в ужасе думал Кмитич. А вот у Хованского было пять пушек, и еще дополнительно подвезли пять тяжелых орудий, видимо, из витебского гарнизона. Эти двадцатифутовые орудия под охраной двух стрельцов, сгрудившись, стояли на берегу Лучесы, и Кмитич хорошо их видел в подзорную трубу. Видел и понимал — эти пушки разнесут его укрепления в пух и прах.

«Эх, вот бы сюда Елену с ее умением напускать ветер, да разметать все эти пушки!» — вздохнул Кмитич, вспоминая знакомые и любимые голубые глаза, и… как будто бы в голове услышал голос, ее голос: «А сам попробуй! Вспомни Ясну Гуру!»

Мысль пришла быстро. Действие тоже. Ибо медлить было невозможно. Кмитич скинул одежду и с одним кинжалом в руках погрузился в прохладную черную воду реки. Лето еще не разгорелось, еще не согрело Лучесу, хотя у берегов вода показалась Кмитичу совсем теплой — ночью река отдавала-таки тепло, накопившееся за солнечный день. А вот на глубине он всей кожей ощутил холод…

Самуэль незамеченным проплым под водой между липких водорослей и корявых веток и под покровом ночи вынырнул прямо около вражеских орудий. Осторожно высунул из воды голову, осмотрелся, тихо никем не замеченный во мраке ночи подкрался сзади к охраннику, напрыгнул, коротко полоснул ножом по горлу… Второй стрелец не успел даже проснуться… Кмитич вспомнил Ясну Гуру, Ченстохово. Но тогда было легче, тогда в лагере немецкого генерала Мюллера он был своим, на нем был шведский мундир, у него был порох, но даже тогда испортить две пушки оказалось непростым заданием. Сейчас Кмитич был голым, мокрым и с одним единственным кинжалом в руках. Но он знал что делать. Вырезал в казеной части стволов орудий фитили, забил черные жерлы орудий травой, землей и мелкими камнями. «Эх, и с остальными бы так!» — подумал Кмитич, но углубляться в лагерь московитов посчитал опасным. Он взял стрелецкий мушкет. Осмотрел — новый, шведский… Полковник насыпал на полку пороха, взвел колесный замок, поднес к связанным фитилям пушек, приложенным к пороховому бочонку… Сухой выстрел стрелецкого мушкета в ночной тиши услышали, наверное, все, но главное — искры подожгли фитиль, что Кмитич вставил в бочку. «Теперь — бежать!» Кмитич кинулся к реке, прыгнул, с плеском нырнул, и уже под водой видел краем глаза, как окрасилась поверхность Лучесы оранжевым светом, как грянул гром взрыва. Взлетели в воздух все заряды пяти тяжелых пушек… Также незаметно как пришел, Кмитич уплыл обратно… В литвинском лагере мокрый и продрогший оршанский князь выпил залпом целых две пляшки горелки, прежде чем согреться…

Хованский уже не торжествовал. Жуткий страх сковал сердце князя в этих диких краях лесной реки с болотистыми берегами, со всякой нечестью, взрывающей его пушки. Хованский боялся каждого куста, каждой тени, вздрагивал от каждого хруста сучка или ветки. Он с большим удовольствием отступил бы сейчас в Витебск, спрятался бы за высокими стенами от этой партизанской страны с ее кривыми лесами, стреляющими деревьями и все еще живыми руинами… Но спрятаться, увы, не мог, ибо перед ним стоял этот опостылевший пан Кмитич, которого Хованский так сильно хотел разбить, но… уже боялся. «А вдруг подкрепление придет к литвинам, и их число сравняется с нашим?» — испуганно думал Хованский и делился этой мыслью со своими офицерами.

— Тогда надо атаковать его, пока нас вдвое больше, да отступать в Витебск. Если сразу уйдем, то получим удар в спину от Кмитича, на плечах ворвется литва в город. Надо громить их, и все дела, — отвечали воеводе его подчиненные…

Хованский и сам больше всего на свете желал разгромить Кмитича. И одновременно боялся… Его Новгородский полк с заряженными пистолетами и наточенными саблями и копьями стоял и ждал сигнала к атаке. Белые кирасы гусар мутно поблескивали в сумраке раннего июньского утра. Впрочем, самих новгородцев в Новгородском полку осталось едва ли половина. Строптивых уроженцев Новгородщины Хованский то и дело заменял московскими боярами и их детьми, пополнял полк и молчаливыми не привыкшими обсуждать приказов карелами и даже казаками… Видимо поэтому командовать этим кавалерийским полком Хованский поручил атаману Якову Черкасскому, также имевшему зуб на Кмитича — в Орше тот пристрелил его брата…