Андрей Косёнкин - Юрий Данилович - След

Прямо с-под холма тянется топкий Васильевский луг, за ним - Большая или Великая улица до самых Кулишек; с другой стороны светлой лентой холм обжимает быстрая речка Неглинка со многими зерновыми мельнями в устье, за ней - Загородье. К западу от холма - болотины да овраги, Чертолье; за Чертольем - Самсонов луг, за Самсоновым лугом - Остожье… И куда ни глянь, всюду богатые сёла московские: Напрудное, Красное, Семчинское, Даниловское, Ногатинское, Коломенское, Хвостовское, Дьяковское, Кучково урочище… всех и не перечтёшь! Да сёла те и есть - суть Москва!

Весело взгляду - будто праздник Троицы навечно сошёл на землю! Потонула Москва в садах! Дворцов и тех не видать за кущей дерев, лишь кровли просверкивают. А по задам домов - огороды. В огородах все более репа да редька, лук, чеснок да укроп. Не у всякого ещё в огороде монастырская овощь - капуста.

А промеж сел бесконечные пустыри и обильные помойки, кои издали можно принять за ржавые болотины. Но лишь издали, потому как вблизи дух от них шибко смраден. Коли видишь с холма, как на дальней дороге ездец лошадёнку свою с шага в бег переводит, так, знать, неподалёку жители помойку наладили: гони скорей, пока не задохся!

А по холмам воздух свеж, тенист - там и сям разбросаны рощицы: где дуб, где орешина, где берёзки, как девушки в сарафанах; ну, конечно ж, и кремь [56] Кремь - крепкий строевой лес; кремлевник - хвойный лес, растущий по моховому болоту. - бор сосновый, из которого и загорода на холме срублена, что кремлём называется, и хоромы княжеские, и дома прочих жителей, и первая церковь московская Рождества Иоанна Предтечи.

Давно то было, когда лишь она одна средь мерзкого запустения возносилась к небу крестом Господним. Теперь не то: на взгорке, что пред Васильевским лугом, мала да лепа церковка Николы Льняного с шатровой кровелькой, а у пристаней, что у Яузских ворот, стоит церковь тоже в честь Николы, но Мокрого, на Торгу, как водится, церква Параскевы Пятницы, а в самом кремле - строгий храм Михаила Архангела.

Что и говорить, теперь-то чуть ли не в каждой улице ежели не церковка, так часовенка! А сколь крестов вознеслось из-за монастырских стен! Чтил Данила усердных молитвенников - на Посадской окраине основал Богоявленский монастырь, на Москве-реке свой - Данилов…

И на Торгу хлеб ныне дёшев. Говядину не на вес, а на глаз Продают. Блинами чуть не задаром потчуют:

«Лей, кубышка! Поливай! Не жалей хозяйского маслица!..» - вопят разносчики. И впрямь, не жалеют!

А чего жалеть-то? Гля-ко, как обильна стала Москва!

В озёрцах, тихих заводях да в малых ручьях, коих не счесть, чинно плавают несметные стаи гусей да уток, петухи горланят перед грозой, сзывая под крыло заполошных кур, до времени с дальних выпасов, упасая от грома, гонят бабы и ребятишки рогатый скот…

Вот уж истинно, как на дрожжах поднялась Москва, обильна стала, благочестива! И все то плоды покойного князя Даниила, Царство ему Небесное.

Стоит по его молитвам «град честен и кроток…»

Али не любо глядеть на него из оконца кремлёвского? Любо-то любо, глаз вроде и радуется, да только сердце завиствует. Есть в Руси и иные славные города - и древнее, и краше, и обильнее, и мощнее…

А и не должно так быть!

- Так не то ли нам и батюшка заповедовал? - задумчиво глядя в растворенное окно на город, произносит Иван.

Хоть и владетель он ныне над Москвой по вечному отсутствию старшего брата, однако не князь покуда, но княжич.

- Что, говоришь, заповедовал? ~? насмешливо спрашивает Юрий.

Иван оборачивает к брату линялые, водянистые глаза в рыжей опушке коротких ресниц:

- Сей град в чести держать!

- А не ты ли мне, брат, говорил, когда я тебя на Можайск с собой звал, что, мол, батюшка завещал нам Москву держать в Кротости? - усмехается Юрий.

- Так ить и в кротости, брат, - смиренно вздыхает Иван, и садясь к столу напротив Юрия, тоже усмехнувшись, добавляет: - Кабы одной кротостью-то можно было честь удержать так девки-то, поди, не ломаные ходили…

Душно; ни ветерком со двора не потянет. И там все замерло в ожидании бури. Лишь воробьи чирикают, лениво поругиваясь из-за просыпанного зерна перед коновязью, да неутомимые в любви голуби, раздувая зобы, ярятся перед голубками. Да мухи ещё бьются о стекла.

Юрий в алой камчатой рубахе нараспояску. По вороту и рукавам золотом птицы вышиты, пуговки в рядок из больших жемчужин. На ногах лёгкие, узорчатые сапоги из персидского сафьяна, тоже жемчугами унизаны, высокие каблуки подбиты серебряными подковками.