Вадим Полуян - Ослепительный нож

Евфимия расширила глаза и резко села.

- О ком ты? О Василии Косом?

Устина потянула её за руку.

- Ложись. Я тебя очень удивила? Не называй его Косым. Мне не по нраву. Он смелый, аки древний витязь.

- Юница ты ещё, Устина, - погладила племянницу Евфимия. И, беспокойно слушая её девчачий лепет, не смогла заснуть, пока боярыня Мамонова не постучала в дверь и не велела собираться.

Нивны село немалое. Курные избы чернели в заболотье. Дорога на Можайск пересекала речку. А по сю сторону моста, на взгорке, высился Мамонов терем. Окна, двери, стены испещрены цветною травлей, узорчатой резьбой. Двор показался так огромен, будто в нём можно поместить несколько тысяч человек. По краям - избы, клети дворовой челяди, обок с ними - сараи, хлевы. А на задворках - бесконечный сад с доспелыми яблоками, ягодными кустами, обилием лужаек, ещё месяц назад, должно быть, удивлявших разноцветьем, а теперь сплошь зелёных, заботливо выкошенных. Гостья бродила по этому саду, не ведая, чем заняться. Сразу же по приезде в Нивны она оказалась в хоромах вдвоём с Андреем Дмитричем. Акилина же Гавриловна уехала, по его словам, в Можайск. Странно, не предупредила. С хозяином беседы коротки. Встречи - больше за столом, где трапезы прямо-таки луколловы. Прежде всего - свиные окорока, тетерева со студенью, гусиные потроха. Вторая перемена - жаркие: то баранина, то индюк, то рябчик. Всё приготавливалось на вертеле, подавалось с различными взварами. А после жарких - горячие щи или супы, то куриные, то из лосиных губ и ушей. На сладкое - заедки: леденцы, орехи, сушёные ягоды, варёные сахара с плодовыми приправками. В постные дни вместо сахаров - пряники в виде зверей. Питье - брусничная вода и морс малиновый.

- Ешь, ешь, голубушка, - упрашивал хозяин.

В столовую палату он приходил в кафтане из червчатого киндяка, подбитого мехом бурой лисицы, с нашивкою для застёгивания, тканною в кружки из серебра с шёлком, а воротник - из золотого атласа по червчатой земле. Евфимия знала от Акилины Гавриловны, что кафтан этот, кроме меха, обошёлся в два рубля десять алтын с деньгами. Расчётливая жена не пожалела средств, предавшись страсти одеть любимого супруга побогаче. Она доверительно показывала Всеволоже иной, выходной, кафтан боярина, пошитый из турецкого атласа. По червчатой земле - золотое листьё с белыми и лазоревыми шёлковыми цветами. У каждой запоны шёлковая с серебром завязка с золотой кистью. Цена такого кафтана несусветно велика: тридцать четыре рубля двадцать два алтына, не считая запои, подаренных ещё покойным князем Можайским, тёзкой Мамона, Андреем Дмитричем, на день ангела. Жаль, что в таком наряде Евфимии не привелось видеть боярина. Редко он выходил в люди, углублённый в свои занятия. А выглядел бы высокий худой Мамон в дорогом кафтане весьма внушительно.

- Невесело тебе, милушка? - спросил он в конце седмицы, задумчиво уплетая тыквенную кашу со сливками. - В беседах с Полагьей душу не отведёшь. По нраву ли тебе здешнее наше угостье?

- И угощение и удобства мне по нраву, - поспешила успокоить Евфимия, - Что ж до одиночества, мне поразмыслить есть о чём. Пытаюсь угадать, как поведёт себя Юрий Дмитрич под щитом. Положит ли всему дерть, то есть забвение, гнев сменит на безгневие, станет под знамёнами Василиуса или в одержании, во власти чувств и обстоятельств, сызнова начнёт юрить, приветит переветчиков…

Мамон вздохнул.

- Тебе бы с батюшкой Иваном Дмитричем соборовать о государственных делах. Скоро приспеет время. Я же покажу лишь свои выдумки. Сходим в мой покой.

Он привёл гостью в боковушу, где и Акилина редко появлялась. На столе вкруг глиняной чернильницы среди гусиных перьев - пергаментные и бумажные листы, покрытые цифирью. А на стене на тонкой перевязи - длинная труба под чёрным лаком. Она сразу привлекла внимание боярышни.

- Что это?

- Зрительная трубка, - не без гордости сказал Мамон.

- Можно ли взглянуть?

Он подал, предложил:

- Дай, оттулю оконце…

Она нацелила снаряд в открытое окно и увидала за рекой в подвязье женщину в волоснике с грибным лукошком.

- К слову сказать, я гляжу в трубу не днём, а ночью, - пояснил Мамон, - чтобы узреть не суету земли, а тайные планиты в небе. Слышала о них?

- Батюшка назвал мне семь планит, - опустила Евфимия снаряд. - Солнце, Луна, Ермил, Арис, Афродит, Крон, Зевс. Однако не все зримы. Разве лишь Луна, наша соседка. И ещё батюшка однажды показал Зевса. Красный! А рано утром - Афродит. Она сияет… Что, Андрей Дмитрич, в твоей трубе способствует большому зрению?