Октавиан Стампас - Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

Несколько малышей возраста трех или пяти лет первыми заметили нас, помчались навстречу, замерли шагах в десяти и, подобно вспугнутой с поля стайке птах, понеслись обратно к палаткам.

— Джибавия! Джибавия! — кричали старшие.

Появились женщины в пестрых и ярких одеждах, потом — мужчины. Седобородый старик в голубом тюрбане двинулся к нам, опираясь на высокий посох.

— Туркмены, — сказал мне дервиш. — Слава Аллаху, первыми увидели нас не их акынджи из отряда налетчиков-грабителей. Тот, который направляется к нам, судя по его одеянию, может оказаться тестем бея. Прояви к нему уважение и делай только то, что я тебе скажу.

Дервиш первым поклонился старику и приветствовал его на незнакомом мне языке. Я на всякий случай опустился на колени и коснулся лбом земного праха.

Дервиш одобрительно повел бровью, и старики заговорили о каких-то делах. Признаться, я даже обрадовался тому, что хоть какой-то язык не известен мне, а то у меня уже возникали сомнения в том, человеческого ли я рода.

— Они приглашают нас к себе, — рассказал мне дервиш, — и обещают хорошо накормить.

Несмотря на жару и непреодолимую даже целой рекою жажду, у меня весь рот наполнился слюной, ведь с ночи с моем желудке не побывало ничего, кроме куска сухой лепешки.

— Они говорят, — продолжал дервиш, — что у них есть молодой воин, который страдает довольно распространенным в этих краях видом безумия, приступ которого обычно начинается с наступлением сумерек. Юноша вскакивает в седло и до изнеможения носится по пустыне, пытаясь догнать и зарубить йеменской саблей своего двойника. Их табун уже потерпел ощутимый убыток. Его пытались связывать, но тогда в нем просыпается сила ифрита, и однажды он перевернул все шатры и кибитки.

Нас ввели в одну из палаток и поставили на ковер блюдо из бараньего мяса с чечевицей и луком, и я, протягивая руку вслед за медлительной рукой дервиша, испытал великую борьбу с силой голода, заставлявшего меня броситься на еду, подобно тигру на лань. Но я уже знал по опыту, пусть даже мнимому, порожденному моим воображением, что искушение трапезой не доводит до добра.

Не успел поднос опорожниться до половины, как земля под нами задрожала, донесся дробный стук копыт, а затем донеслись пронзительные горловые крики.

— Акынджи, — сказал дервиш. — Прибывают хозяева.

Полог шатра качнулся, обдав нас сухим и жарким эфиром, и перед нами появился высокий, молодой кочевник в пестром халате. Его широкий и очень дорогой ремень был украшен золотой и серебряной чеканкой, кольцами и яшмовыми пуговицами. На этом ремне висела прекрасная сабля хорасанской работы. Откинув на плечо конец тюрбана, кочевник показал нам свое лицо, узкое и породистое, покрытое до самых глаз аккуратно подстриженной черной бородой.

Каждый из нас приветствовал его согласно своему чину. В мою сторону кочевник протянул руку с крупным перстнем. Этот перстень с кроваво-красным рубином был красноречивее любого приказа и любой угрозы. Мне пришлось остановить на миг течение собственной воображаемо благородной жидкости алого цвета во всех своих жилах и смиренно приложиться к властной руке. Слышно было, как дервиш облегченно вздохнул.

Они обменялись несколькими словами, и кочевник вышел. Невольно я подался следом за ним, чтобы посмотреть на подошедшую конницу, но дервиш удержал меня за плечо.

— Здесь не город, — сказал он, — и любопытство излишне. Бей по имени Сапар. Хозяин долины. Ты все сделал правильно: чутье не подвело, а память могла помешать. Сейчас приведут больного.

Речь дервиша стала такой же краткой и отрывистой, как у принявших нас в свои шатры кочевников.

Прошло немного времени, и полог вновь встрепенулся, пропуская внутрь двух человек: бея Сапара и юношу с красноватыми, сверкающими недобрым блеском глазами. Выражение его губ, однако, противоречило выражению глаз. Он робко, даже пугливо приоткрыл рот и бросился к ногам старика. Бей положил руки на пояс и поиграл желваками. Дервиш сам поднял юношу с колен и, обращаясь к бею, произнес пару слов. Бей Сапар поднял руку, и в шатер вошел еще один воин, державший в руках пояс и саблю. Он повязал поясом душевнобольного, повесил ему на бок саблю и выскользнул из шатра. Бей быстрым движением руки приложил пальцы ко лбу и тоже вышел, оставив нас втроем.

— Убери поднос, — властно, как сам бей, приказал мне дервиш, и я отодвинул блюдо как можно дальше в сторону, к самой стенке шатра.

Дервиш повелел юноше сесть у края ковра, а сам, предварительно совершив омовение, сел напротив него. Он произнес еще два слова на наречии кочевников, и юноша дважды покорно качнул головой.