Октавиан Стампас - Древо Жизора

Робер отчасти пересказывал слухи, отчасти сам сочинял всевозможные истории, от которых у него и у Жана наливались тяжестью и поднимались кинжалы, мечтающие о ножнах. Приходилось прибегать к уже испробованному способу, в коем ни тот, ни другой не находили ничего отвратительного, причем на исповеди Робер всегда признавался и получал от своего шомонского священника епитимьи, а Жан настолько не считал малакию грехом, что даже не находил нужным признаваться в ней отцу Бартоломе.

Наконец, у Робера созрел великолепный план. Приближалось их четырнадцатилетие, когда мальчиков должны были посвятить в рыцари. Обряд должен был состояться в Шомоне, где Гийом де Шомон собирался опоясать мечом и совершить рыцарский удар сразу обоим — и Роберу, и Жану, как сироте. После этого новоиспеченные рыцари договорились пасть на колени и просить Гийома направить их на службу к королю Людовику. Если же он их отпустит, то, отправившись в Париж, объехать его стороной и явиться в замок Делис, что неподалеку от Ланьи, где обитают Элеонора и Фрамбуаза.

— Мы молоды и хороши собой, у нас отличные кинжалы, — говорит Робер. — Они непременно захотят иметь с нами дело, в этом можешь не сомневаться. Только уговор — мне Элеонора, а тебе Фрамбуаза. Согласен?

В общем-то, Жан был согласен, но глубоко в душе ему начхать было на Фрамбуазу, он мечтал о своей несуществующей Жанне, своей прелестной двойнице. Кроме того, у него появилась еще одна запретная греза — он стал представлять себя то Жаном, вставляющим свой кинжал в ножны Жанне, а то Жанной, отдающейся Жану. И то, и другое было невыразимо сладостно, и мечты подолгу не давали спать, а испытанный способ уже не приносил облегчения, от него приходили опустошение и тоска, стыд и раздражение, и Жан прибегал к нему только в самых редких случаях, когда не было больше сил терпеть острую сладость мечты.

Зимой того года, когда мальчикам должно было исполниться по четырнадцать лет, Робер однажды прискакал в Жизор в небывалом возбуждении. Уединившись с Жаном, он нетерпеливо выпалил:

— Жан, я скажу тебе сейчас ух какую новость! Я уже не девственник! Это потрясающе! К нам в Шомон привезли на воспитание маленькую Ригильду де Сен-Клер. Ты, наверное, знаешь, что у нее погиб отец и вскоре умерла мать. Сен-Клеры приходятся нам дальними родственниками, вот отец и решил взять Ригильду на воспитание. Ей всего два годика. А главное, что ее привезла такая хорошенькая и молоденькая нянька по имени Алуэтта Португэ. И вот с этой Алуэттой я сошелся. Она такая развратная, что просто пальчики оближешь. Уговори мать отпустить тебя завтра со мной. Я говорил Алуэтте о тебе, и она, представляешь, готова заниматься любовью одновременно с нами двумя. Вот здорово, скажи?

— Конечно здорово! — восхитился Жан, хотя в душе у него поднялась целая буря волнений. Он не представлял себе, как это у них получится вдвоем обладать одной женщиной, а главное, он испугался, что по сравнению с Робером, который уже перестал быть девственником, он, Жан, окажется вдруг не на высоте и ударит в грязь лицом.

В тот вечер мать сообщила ему важную новость:

— Радуйся, сынок, говорят, что старый мерзавец Тортюнуар, убивший твоего отца, отправился в преисподнюю. Может быть хоть теперь тамплиеры станут такими же добропорядочными и честными, как во времена Людвига Зегенгеймского и Гуго де Пейна.

Но это известие почти совсем не взволновало Жана и почти сразу он забыл о Тортюнуаре, отправившемся в преисподнюю. Вею ночь он ворочался в постели, воображая себе завтрашний день, встречу с развратной Алуэттой. Он даже думал, не притвориться ли ему больным, ибо наверняка Алуэтта ничего общего не имеет с той девушкой, о которой он мечтал — с его Жанной. Однако, утром он все же отпросился у матери и вместе с Робером отправился в Шомон.

Королева Элеонора тем временем даже не подозревала о намечающемся в ближайшем будущем приезде к ней двух замечательных молодых людей, стремящихся пополнить армию ее обожателей. Мало того, она ведать не ведала и о существовании замка Делис, обители любовных наслаждений, и жила себе преспокойвенько в Париже, в королевском дворце, окруженная трубадурами и жонглерами, с которыми проводила почти все свое свободное время. Ее покойного деда, Гильема де Пуату, они почитали равным богам античности, а саму Элеонору ценили за утонченный вкус и безукоризненное умение отличить хорошую поэзию от весьма хорошей, а плохую от не очень плохой. При дворе королевы, куда король в последнее время почти не захаживал, образовалось некое сообщество поэтов, певцов и красивых женщин, дававшее не только пищу для всевозможных кривотолков, гуляющих по всей Франции а Европе, но и обильные литературные плоды. Здесь впервые вошло в моду словечко «куртуазность» и, был даже изобретен свой особый куртуазный язык иносказаний, особенно раздражавший Людовика.