Александр Дюма - Графиня Салисбюри

— Нет, нет, — сказал с нетерпением Эдуард, причиной которого было воспоминание о поведении его матери. — Нет, Готье, королева отказалась от своих заблуждений и раскаивается в прежних проступках, которые я, благодаря моей над нею власти, власти, может, немного жестокой, не такой, какую бы надлежало иметь сыну над матерью, заставил ее оплакать в продолжение целых десяти лет заключения в башне замка Рединг. Что же касается нового любимца, то мне нечего опасаться; ужасная казнь Мортимера, окровавленный труп которого брошен был, по моему приказанию, на показ всему Лондону, отобьет охоту у всякого заступить это опасное звание. И это будет просто посещение покорного и почти раскаивающегося сына, потому что бывают минуты, в которые я сомневаюсь в том, что говорят о женщине, называющейся моей матерью, я желал бы сомневаться в том, на что имею неоспоримые доказательства. Итак, иди и спи спокойно, мой милый Готье; мечтай о турнирах и поединках так, как следует рыцарю; а мне оставь мечтать об изменах, беззакониях и убийствах, в них заключаются, по большей части, мои сновидения.

Готье заметил, что настаивать больше невозможно; остановясь, поклонился королю, который приказал проводникам своим, освещая ему путь, проводить его.

Эдуард следовал взором за молодым рыцарем, удалявшимся во мраке, — и лишь только свет от факелов исчез из глаз короля, то он, вздохнув, обтер рукою лоб, отворил дверь и вошел в свою комнату.

В этой комнате находился человек между двумя стражниками. Эдуард подошел прямо к нему, посмотрел с ужасом на его бледное лицо, которое казалось еще бледнее от освещения одной лампы, стоявшей на столе, потом спросил у него тихим и почти дрожащим голосом:

— Вы ли Монтраверс?

— Точно так, ваше величество, разве вы не изволите узнавать меня?

— Да, я помню, что раза два я вас видел у моей матери, во время нашего с ней путешествия во Францию, — потом, обратясь к стражам, приказал им удалиться.

Когда они вышли, Эдуард устремил испытующий и вместе с тем страшный взор на Монтраверса, затем, упав в кресло, спросил у него гробовым голосом: «Итак, ты убийца отца моего?..»

— Вы обещали мне свободу, если я возвращусь в Англию; я поверил слову вашего величества, оставил Германию, где был в безопасности, теперь безоружный нахожусь во дворце вашем, в руках, имея в свою защиту против самого сильного из всех христианских королей только клятву, которую он мне дал.

— Будьте покойны, — сказал Эдуард, — как не гадко и не отвратительно мне присутствие ваше, но я не изменю моему слову, и вы оставите в совершенной свободе этот дворец, как будто руки ваши и не обагрены кровью короля, отца моего; но это с условием, которое вам известно.

— Я готов его исполнить.

— Ничего не скроете от меня?

— Совершенно ничего…

— Вы мне представите все доказательства, какие только можете, несмотря на лица, которые замешаны были в этом деле, вы мне их назовете?

— Все, все, что только знаю.

— Хорошо, — сказал со вздохом король; потом, после минутного молчания, положил руки на стол, опустил на них голову и сказал тихим голосом, — начинайте, я вас слушаю.

— Без сомнения, вашему величеству известно многое, о чем я должен говорить?

— Ошибаетесь, — отвечал Эдуард, не меняя положения, — король ничего не знает, потому что он окружен людьми, скрывающими от него для своей пользы истину; вот почему я и выбрал человека, который, открыв мне истину, может от меня всего ожидать.

— И я лучше всех могу объяснить вашему величеству все, что вам угодно знать, потому что двадцать семь лет тому назад, как я вступил на службу к королеве, вашей матери, первое время был ее пажем, потом секретарем, — и всегда верно исполнял мои обязанности, как паж и впоследствии как секретарь.

— Да, — сказал тихим голосом Эдуард, так что едва можно было слышать слова его, — я знаю, вы верно, даже слишком верно, служили ей, как паж, как секретарь и потом как палач.

— С какого времени, ваше величество, прикажете мне начать рассказ мой?

— Со дня вступления вашего к ней на службу. — Это было в 1312 году, за год до рождения вашего величества, четыре года спустя после того, как она была возвращена королем Франции, который сопутствовал ей до Булона, где вручил ее королю, вашему родителю; Англия встретила ее, как своего ангела-хранителя, потому что всякий надеялся, что она по молодости лет своих и по красоте приобретет доверие короля и ослабит влияние на него Гавестона, который был… простите меня, ваше величество, более, нежели любимцем короля.