Александр Дюма - Графиня Салисбюри

— Никак нет, ваше величество, — отвечал граф, — я не могу удовлетворительно отвечать на вопрос ваш; с некоторого времени глаза мои ослеплены блеском красоты одного лица, слух мой прельщен приятностью одного голоса, и это до того, что граф Роберт, несмотря на то, что он внук короля, мог бы пройти мимо меня, сказать, куда он отправляется, но я, вероятно, не приметил бы и не запомнил бы слов его. Но позвольте, ваше величество, кажется, этот молодой человек, который подле меня, хочет сказать мне что-то, относящееся к графу.

В самом деле, Гильом Монтегю, племянник Салисбюри, за которым он стоял, нагнулся и сказал ему на ухо несколько слов.

— Ну, что? — спросил король.

— Я не ошибся, ваше величество, — продолжал Салисбюри, — Гильом встретил его сегодня утром.

— Где? — спросил король, обращаясь к молодому человеку.

— На берегах Темзы, ваше величество, — он спускался к Гринвичу и, без сомнения, отправлялся на охоту, потому что на руке у него был прекраснейший сокол.

— В котором часу это было? — спросил король.

— Около трех часов, ваше величество.

— А вы что делали так рано на берегах Темзы? — спросила очаровательно-приятным голосом прекрасная Алисса.

— Мечтал, — отвечал, вздыхая, молодой человек.

— Да, да, — сказал смеясь Салисбюри, — кажется, Гильом не очень счастлив в сердечных делах своих, потому что с некоторого времени я замечаю в нем все признаки безнадежной страсти.

— Дядюшка!.. — сказал краснея молодой человек.

— В самом деле?.. — спросила с простосердечным любопытством Алисса, — ежели это справедливо, то я желала бы быть вашей поверенной.

— Не смейтесь, но пожалейте меня, — сказал тихим голосом Гильом, сделавши шаг назад и закрыв рукою глаза, из которых выкатились две крупные слезы, повисшие на его ресницах.

— Бедняжка! — сказала Алисса, обращаясь к Салисбюри, — мне кажется, вы не шутите.

— Нисколько, — отвечал Салисбюри с важностью, — но Гильом удивительно скрытен, и я уверен, что вы, даже сделавшись его теткою, не скоро узнаете его тайну.

Алисса покраснела в свою очередь.

— Теперь понятно, — сказал король, — охота увлекла графа за Гринвич, и поэтому нельзя надеяться, что мы его увидим раньше завтрашнего утра.

— Мне кажется, что ваше величество ошибается, — сказал граф Иоанн Гейнау, — потому что мне слышится его голос в ближайшей зале, и это убеждает меня, что граф уже возвратился.

— Я буду очень ему рад, — отвечал король.

И в эту минуту обе двери в залу отворились, и граф Роберт, пышно одетый, вошел в залу, в сопровождении двух музыкантов, играющих на цитрах, за которыми шли две молодые благородные девицы, несущие на серебряном блюде жареную цаплю, которая для того только, чтобы легче было узнать ее, была так приготовлена, что длинный нос ее и безобразные ноги оставались в целости; потом за двумя девушками шел, прыгая и кривляясь, графский шут, который в такт музыкантам бил рукой в маленький барабан.

Роберт д’Артуа обошел около стола, в сопровождении странной своей свиты, и остановясь подле короля, смотревшего на него с удивлением, дал знак девицам, чтобы поставили блюдо с цаплей против него.

Эдуард поспешно встал и, оборотясь к Роберту д’Артуа, бросил на него гневный взгляд; но заметив, что граф не смутился, сказал дрожащим голосом:

— Что это значит, дорогой гость наш? Разве во Франции платят за гостеприимство насмешкой? Разве гадкая цапля, мясо которой презирают мои соколы и собаки, может быть дичью, достойною подавать на наш королевский стол?

— Мне сегодня пришло в голову, ваше величество, в то время, когда сокол мой бросился на эту птицу, что цапля трусливее всех животных; она боится своей тени, и если ей случится видеть ее впереди себя, то кричит так, как будто ей угрожает смерть; я подумал это и решился трусливейшую птицу поднести королю.

Эдуард схватился рукою за кинжал.

— А самый трусливейший из королей, — продолжал Роберт, как будто не замечая этого движения, — неоспоримо Эдуард, король Англии, который, будучи наследником по матери своей Изабелле, Французского королевства, не имеет мужества отнять его, похищенное у него Филиппом Валуа.

Ужасное молчание последовало за этими словами. Все встали со своих мест и, зная вспыльчивость короля, устремили взоры на этих двух людей, из которых один осмелился сделать другому такое смертельное оскорбление. Однако все ошиблись. Лицо Эдуарда приняло важное, спокойное выражение; он покачал головою, как будто для того, чтобы стряхнуть смущение с чела своего; потом положил тихо руку на плечо Роберта и сказал ему кротким голосом: