Уильям Шекспир - Поэмы

Есть множество примет, что поневоле
Страшат сердца и нищих, и владык;
Так мудрено ли, что она от боли
Едва не задохнулась в этот миг,
Поверя злому предзнаменованью,
И смерть осыпала нещадной бранью:

«Костлявый призрак, ненавистный всем,
Тля, гложущая мир, слепая сила,
Тиранка лютая, – скажи, зачем
Ты с жизнью и любовью разлучила
Того, кто в юной красоте своей
Был ярче розы, ландыша нежней?

О, если бы могла ты убедиться,
Как светел он, как молод и хорош!
Но нет! пусты, как ночь, твои глазницы,
Ты, метя в старость, наудачу бьешь –
И часто, попадая мимо цели,
Младенца поражаешь в колыбели.

Проклятая! Кому грозила ты,
Готовясь выстрелить напропалую?
Рок повелел тебе щадить цветы,
Сбирая в мире жатву роковую.
Для стрел златых Амура он созрел,
Увы, – а не для Смерти черных стрел.

Ужели слезы всех напитков слаще?
Иль вздохи для тебя отрадны так?
Зачем ты этот взор, как день, блестящий
В кромешный, вечный погрузила мрак?
Природы наилучшее творенье
Сгубила ты – и нет тебе прощенья!»

Она, умолкнув, силится сдержать
Сребристые ручьи, что вниз по щёкам
На грудь ее, уставшую страдать,
Свергаются сверкающим потоком;
Но горьких струй неудержим разбег:
Он отворяет снова шлюзы рек.

Глаза и слезы – можно ль ближе слиться?
Они друг друга зрят, как в зеркалах,
И не понять, что за печаль творится:
Слеза в глазах или глаза в слезах?
То дождь – то ветер веет на ланитах:
Их вздохи сушат, горе вновь кропит их.

В ее беде сошлось так много бед,
Что трудно даже выбрать между ними;
И мнит любая, что ей равных нет,
И верховодить хочет над другими.
Но нет одной беды – есть тьма невзгод,
Затмившая ненастьем небосвод.

Как вдруг сквозь шелест листьев в отдаленье
Охотничий послышался ей клик;
Все страхи, все ужасные виденья
В ее душе рассеялися вмиг:
Она почти уверена, что слышит
Адониса – и вновь надеждой дышит.

Иссяк неудержимых слез ручей;
Как перлы в хрустале, насквозь мерцая,
Они застыли в глубине очей.
Лишь изредка беглянка дорогая
Скатится по щеке на луг сырой
И с пьяною смешается землей.

О страсть упрямая, как ты нелепа!
Без удержу ликуя и скорбя,
И отвергаешь ты, и веришь слепо,
Лишь крайности любезны для тебя.
То зеленью надежды ты увита,
То черной безнадежностью убита.

Она спешит скорее распустить
Ткань траурную, что сама соткала:
Адонис жив; не должно Смерть винить,
Но честь ей и хвалу воздать пристало.
«О госпожа! – она взывает к ней. –
Тень грозная, царица всех царей,

Не гневайся на выходку шальную!
Без памяти от страха я была,
Когда передо мной сквозь дебрь лесную
Промчался злобный вепрь. Такая мгла
Отчаянья рассудок мой затмила,
Что я тебя, безумная, бранила.

Моя ли в том вина, что мой язык,
Вспылив, не удержался от хулений?
Не я – кабан твой гнусный клеветник,
Он – подстрекатель ярых обвинений.
Зверь дикий виноват, ему и мсти;
А безрассудству женскому прости».

Так, дабы вновь надежды не лишиться,
Она резоны ищет на ходу,
Стремясь вернее к Смерти подольститься
И отвести от милого беду, –
И воздает хвалу ее трофеям,
Победам, подвигам и мавзолеям.

Она стыдит себя: «Могло ли быть,
Чтоб умер он? Как я могла, блажная,
Скорбеть о том, кто жив и должен жить,
Пока не сгинет красота земная:
Ведь если он умрет, умрет любовь
И черный хаос воцарится вновь.

Уймись, о сердце глупое, не прыгай!
Ты так всего пугаешься, дрожа,
Как над сокровищем своим сквалыга
Трясется, опасаясь грабежа…»
Едва лишь вымолвила это слово,
Как из лесу рожок раздался снова.

Быстрей, чем сокол на приманку мчит,
Она на звук призывный полетела;
И вдруг – о небо, что за жуткий вид! –
Зрит юноши растерзанное тело.
Померкли очи, скорбь свою кляня:
Так меркнут очи перед блеском дня.

Как робкая пугается улитка,
Едва ее случайно кто толкнет,
И рожки в норку втягивает прытко,
И глубже прячется в свой круглый грот;
Сему подобно взор ее затмился
И вглубь орбит в испуге обратился.

Рассудок, внявши донесенью глаз,
Велит им не высовываться боле,
Чтоб паники не поднимать тотчас
И не тревожить сердца на престоле:
Но властелин уже осведомлен:
Протяжно, гулко воздыхает он.